Ататюрк. Особое предназначение

Только вечером неимоверно устававший за день Ататюрк мог отдохнуть.

Развалившись на диване, он часами слушал турецкие мелодии по граммофону и время от времени что-то негромко произносил вслух.

Музыка навевала на него философские размышления.

Затем последовали еще более продолжительные парады в Тарсусе и Адане, где он принял участие в празднованиях, посвященных освобождению города от французов.

Поездка очень утомила его, но он продолжил ее и даже сумел найти в себе силы посетить археологические раскопки недалеко от Мерсина.

Оттуда вконец измученный Ататюрк отправился в Анкару, проведя ночь в тяжелом забытьи в купе, в котором стоял неповторимый запах апельсинов.

Утром ему стало совсем плохо, и у одного из встречавших его в Анкаре министров при виде с трудом выходившего из поезда президента невольно вырвалось:

— У него кожа мертвеца!

26 мая Ататюрк навсегда оставил Анкару и отправился в Стамбул.

Ему устроили торжественную встречу, и по красной ковровой дорожке он спустился к набережной, где находился его знаменитый на весь Стамбул «Эртогрул».

Из-за появившихся отеков ему было трудно стоять, и все же он, превозмогая боль, остался на палубе и долго слушал восторженные крики собравшейся на пристани огромной толпы.

По дороге в свою резиденцию во Флории он почувствовал себя настолько плохо, что его отвезли назад в Долмабахче.

Чтобы хоть как-то порадовать находившегося в угнетенном состоянии духа президента, Джеляль Байяр с одобрения правительства приобрел в Англии за полтора миллиона долларов «Саварону», великолепно оснащенную морскую яхту, построенную для какого-то американского миллионера, и от имени нации подарил ее Ататюрку.

Увидев буквально летевшую по волнам морскую красавицу, не идущую ни в какое сравнение с его начинавшим разваливаться верным «Эртогрулом», Ататюрк с грустной улыбкой заметил:

— Я ждал эту яхту, как ребенок ждет обещанную ему игрушку. Неужели она станет моей могилой?

Никто не ответил ему.

Да и не нуждался он уже ни в чьих откровениях и с грустью заметил:

— Похоже, мои дни сочтены…

Он нашел себе новое развлечение и стал ходить в небольшое кафе, где в далекой теперь уже молодости любил пить вино и слушать музыку.

Вина он теперь, не пил, но подолгу с видимым удовольствием смотрел на танцующих молодых людей.

Наблюдая за веселой молодежью, он не мог не сравнивать ее с собой.

Да, в их годы он был другим.

Впрочем, иначе и быть не могло, ведь у него было особое предназначение, и в том, что теперь эти молодые люди могли беззаботно танцевать и смеяться, была его заслуга.

Но больше всего Ататюрк любил слушать игру на лютне.

И кто знает, какие картины видел в эти сладкие для него минуты Гази, задумчиво смотревший на игравшего.

Его полный несказанной грусти взгляд удивительно поголубевших глаз был устремлен сквозь окружавших его людей.

Вполне возможно, что он видел далекие картины своей молодости, когда он, молодой и полный сил, вот так же сидел в дешевых кафе и мечтал о будущем своей Турции…

Иногда в кафе заходили курсанты военного училища, и он рассказывал им о сражениях на Галлиполийском полуострове, Сакарье и горящем Измире.

И молодые люди, несказанно счастливые возможностью прикоснуться к живой легенде, почтительно внимали не знавшему поражений великому полководцу, овеянному славой стольких славных побед.

Но на их лицах было написано выражение не только великого почтения к прославленному воину, но и чувство глубочайшей благодарности за все, что сделал для их нации этот великий человек, заслуженно носивший свою громкую фамилию.

Все правильно!

Отец турок, и лучше не скажешь!

И если бы не его воля и энергия, они вряд ли бы стали офицерами и, вместо того чтобы учиться военному делу, работали бы на итальянских или французских помещиков.

Смотревший на них слегка затуманившимся взглядом Кемаль мог быть доволен.

Его полная лишений и без остатка отданная нации жизнь давала хорошие плоды, и в каждом из сидевших с ним за столом курсантов была частичка и его самого, которая будет жить вечно, сначала в них, а потом в их детях и внуках.

И ради этого стоило жить и бороться так, как жил и боролся он.

— То, чего мы, турки, сегодня добились, — как-то сказал он окружившим его молодым людям, — является плодом учений, создавшихся в результате веками пережитых страданий, плодом учений, добытых ценой потоков крови, той крови, которой пропитана каждая пядь нашей дорогой родины. И это священное достояние я влагаю в ваши руки, руки турецкой молодежи…

Когда законились аплодисменты, Кемаль улыбнулся.

Как он теперь мог видеть, брошенные им зерна упали на благодатную почву, и лучшей награды для него не могло и быть…

Помимо посещений кафе, Ататюрку нравилось плавать по Босфору и Мраморному морю на своей великолепной «Савароне».

Довольно часто он посещал и так хорошо известный ему остров, где когда-то бывал с Али Фуадом.

Сойдя с яхты, он подолгу стоял на берегу и смотрел в морскую даль.

Да, именно здесь много лет назад жгли они костры, пили дешевое вино, читали стихи и клялись родине в любви!

И он сдержал свои клятвы, достойно пронеся эту любовь через всю жизнь.