Ататюрк. Особое предназначение

Как уже очень скоро выяснилось, в Кемале и по сей день был еще жив юношеский дух.

Он даже не подумал возвращаться в Стамбул после того, как во время очередной прогулки на море появились первые признаки шторма и дальнейшее путешествие в Зонгулдак стало опасным.

Несмотря на свои превосходные морские качества, легкая «Саварона» не была предназначена для плавания по бурному морю.

Тем не менее, Ататюрк, словно не замечая испуга находившихся на борту гостей, почти всю дорогу простоял на мостике, задумчиво глядя на игравшие до самого горизонта волны.

А когда уже не на шутку встревоженная команда собиралась рубить мачты, улыбающийся Ататюрк поставил на граммофон пластинку с зейбеком, под которую его гости отплясывали, направляясь в Зонгулдак.

Веселая музыка сделала свое дело, хотя куда больше уверенности членам экипажа и гостям придавал сам хозяин яхты, продолжавший хранить олимпийское хладнокровие.

Ататюрк полюбил в те дни не только морские прогулки, но и выходы в публичные места отдыха горожан, где его можно было часто видеть вместе с постоянно сопровождавшей его Улькю.

И надо было только видеть, как теплели его глаза, когда он смотрел на это милое создание с татарскими чертами лица и монгольскими глазами.

Еще бы, ведь эта ласковая девочка была для него олицетворением молодости, а значит, и вечной жизни, о которой невольно думается на склоне лет.

Боялся ли он, чувствовавший себя все хуже и хуже, надвигавшейся смерти?

Наверное, боялся, как ее боится всякий нормальный человек.

— Жизнь коротка, — когда-то философствовал Кемаль. — Немного мечты, немного любви, и прощайте. Жизнь тщетна: немного ненависти, немного надежды, и конец. Люди приходят в мир, чтобы прожить предназначенный срок. Смерть — самый естественный закон природы, но вместе с тем какие грустные чувства она подчас вызывает…

Но одно дело философствовать, и совсе другое дело думать о своем скором уходе на смертном одре.

Конечно, Ататюрк мог утешать себя тем, что он исполнил свое великое предназначение, поскольку жить для него означало действовать.

— Жизнь, утверждал он, — это сражение, борьба. Добиться успеха в жизни — это значит добиться стопроцентного успеха в борьбе…

И он добился этого самого стопроцентного успеха, ибо исполнил все то, о чем мечтал…

И как тут не вспомнить о той великой жертве, какую приносят подобные ему люди, бросая свои жизни на алтари отечества.

В конце августа Ататюрк снова почувствовал себя плохо, и снова приехавший к нему Фиссенгер уже не улыбался.

Осмотрев Ататюрка, он предупредил министра внутренних дел Шюкрю Кайя, что президент может умереть в любую минуту.

Ататюрк обвинил врачей, вовремя не распознавших его болезнь, и все же он очень надеялся на выздоровление.

Тем более, что с ним все это время была его сестра Макбуле, которую его охрана называла не иначе как Бююк Байян (Великая Леди).

Была с ним и его шестилетняя Улькю, на которую он обратил всю свою так и не растраченную отцовскую любовь.

Что же касается еще одной его приемной дочери, Зехры, то, как утверждала французская полиция, она покончила с собой, бросившись под поезд.

И надо ли говорить, с какой заботой и любовью ухаживали за ним самые близкие ему люди, старавшиеся хоть как-то скрасить последние дни его жизни.

Ему было уже трудно сидеть, и для него было привезено из Лондона специальное кресло, в котором он мог полулежать в полный рост, что давало ему возможность не только читать, но и писать.

Глава XXII

В последние дни своего пребывания на земле Ататюрк часто вспоминал свою молодость, и конечно, ему было приятно видеть приехавшего из Лондона Али Фетхи.

Что бы там ни говорили, но для любого человека именно воспоминания о его юности остаются самыми светлыми в жизни, а люди из этой самой юности — самыми желанными гостями.

Теперь, когда все обиды отступили и не надо было ничего выяснять, им было о чем поговорить и что вспомнить.

Впрочем, говорил в основном Али Фетхи, а Ататюрк только слабо улыбался, вспоминая давно позабытые лица и уже начинавшие стираться из памяти события.

Глядя на старого приятеля, Али Фетхи все больше убеждался в том, что Кемаль и на самом деле оказался великим человеком.

Да, он не был выдающимся мыслителем и не изобрел новых теорий, и его величие заключалось в другом.

Конечно, выдумать что-либо стоящее очень трудно, но куда труднее осуществить задуманное.

И пока десятки философов возводили на страницах своих книг стройные теории, его друг совершил, казалось бы, невозможное.

Он не только построил новое государство на развалинах Османской империи, но и, закалив и выпестовав его, дал ему долгую и, как он надеялся, счастливую жизнь.

И одних теорий для этого было мало, здесь требовались совсем другие качества: способная преодолеть любые преграды стальная воля, смелость, амбиции, вера в себя и, конечно, огромная любовь к той самой земле, на которой ты родился.

К счастью для них, такая любовь у Ататюрка была.

Конечно, можно было до бесконечности рассуждать о том, чего же в нем было больше, любви к родине или двигавших его по жизни амбиций.

Но… какой в этом был смысл?