Ататюрк. Особое предназначение

Слабый и усталый, он то и дело засыпал, а проснувшись, подолгу смотрел на Босфор, проходившие по нему суда и покрытые пышной зеленью холмы.

Говорить ни о чем не хотелось, да и о чем было говорить на пороге вечности?

Все, что мог, он уже сказал, и ему было чем оправдаться перед Всевышним, если бы тот призвал его на свой суд.

Понимавшие, что до этой самой вечности ему остался всего один шаг, близкие к нему люди вместе с шестью ухаживавшими за президентом врачами постоянно находились рядом с ним, и только маленькая Улькю была отвезена в Анкару.

Тем не менее, бюллетени о состоянии его здоровья были полны оптимизма и надежд на его выздоровление.

Только издатель либеральной «Тан» («Восход») Ахмет Эмин Ялман позволил себе усомниться в них, и его сомнения стоили ему закрытия на три месяца газеты.

В Стамбул вместе с двумя медицинскими светилами из Вены и Берлина снова приехал Фиссенгер, и Ататюрк с грустной улыбкой на измученном страшными болями, осунувшемся лице сравнивал их консилиумы с генеральным штабом, готовящимся к битве, ставкой, в которой была теперь его собственная жизнь.

Врачи решили выкачать набиравшуюся в желудке Ататюрка жидкость, и тот согласился на эту рискованную по тем временам операцию.

Накануне операции Ататюрк позвал своего личного секретаря и, словно забыв о его присутствии, долго смотрел на Босфор.

Потом взглянул на почтительно стоявшего в нескольких метрах от него секретаря и грустно улыбнулся.

— Мне печально об этом говорить, — негромко произнес он, — а тебе не менее печально об этом слышать, но… — голос его впервые за многие дни пережитых им страданий слегка дрогнул, — это необходимо, и мы должны составить завещание…

С трудом сдерживавший рыдания секретарь отправился за нотариусом.

Когда тот появился в комнате, Ататюрк протянул ему большой конверт со своей последней волей.

Даже в эту минуту он казался совершенно спокойным, и только в его потемневших от с трудом сдерживаемых чувств глазах на какие-то доли секунды промелькнуло выражение, которое было невозможно выразить словами.

Согласно своей последней воле, он оставлял все свое имущество Народной партии.

Выделил он средства на содержание Макбуле и своих приемных дочерей и завещал достаточно крупные суммы Исмету и Историческому и Языковому обществам.

Почему он, помнивший до самой последней минуты о своем верном спутнике, так и не позвал его в свои последние дни к себе?

Ответить на этот вопрос не сможет уже никто.

Примечательно и то, что именно в это время министр иностранных дел Тевфик Рюштю Арас предложил Исмету место посла в Вашингтоне, от которого тот решительно отказался.

Уже очень скоро он мог стать главою государства, и такие второстепенные должности его не прельщали.

Да и сам Ататюрк, так, кстати, и не назвавший своего преемника, даже не сомневался в том, что новым президентом Турции станет либо Исмет, либо выдвигаемый его окружением маршал Февзи Чакмак.

Правда, предпочтение он отдавал все же Февзи, поскольку известный своей жестокостью Исмет Иненю не пользовался особой любовью в стране.

Однако факт оставался фактом: Ататюрк так и не назвал имени человека, которого хотел бы видеть на своем месте.

На что он надеялся?

На то, что парламент сделает это сам?

Что он выживет?

А, может, ему не хотелось, назначая Исмета, расписываться в собственной ошибке, сместив его с поста премьер-министра?

Но что значили теперь все эти ошибки

Для человека, которому оставлось жить всего несколько дней?

Но все это только догадки, и об истинных причинах столь упорного молчания Ататюрка теперь уже не узнает никто.

13 октября операция была сделана, за считанные минуты из Ататюрка вышло около десяти литров воды, и он грустно заметил:

— И как только можно жить с таким количеством воды в животе?

Он сразу же почувствовал огромное облегчение и, широко улыбаясь, прошептал:

— Я вновь начинаю жить, какое блаженство!

Но это блаженство длилось недолго, через три дня он впал в кому, и исполнявший обязанности вице-президента Абдулхалик Ренда вызвал кабинет министров в Стамбул.

Исмета не пригласили.

22 октября Ататюрк пришел в себя.

— Что со мною? — спросил он сидевшую рядом с кроватью сестру. — Я чувствую что-то странное…

— Ничего особенного, — успокоила его та, — просто вы дольше обычного спали…

К великому удивлению врачей, с каждым днем больной чувствовал себя все лучше и даже завел разговор о приближавшемся празднике в столице, на который он собирался ехать.

— Я обязательно поеду в Анкару, — заявил он врачам, — и, если суждено, пусть это случится там…

Как говорили близкие к президенту люди, сам профессор Фиссенгер, изумленный жаждой жизни своего титулованного пациента, был не против.

Поэтому случаю в Анкаре начали делать специальный лифт, с помощью которого Ататюрк должен был подняться на трибуну.

Но улучшение оказалось недолгим, и Ататюрк снова почувствовал себя плохо.

Однако даже сейчас, когда о поездке надо было забыть, он не собирался сдаваться и принялся за подготовку речи, которую от его имени должен был зачитать премьер-министр.