Atem. Том 1

Затем мы разговорились об игре, снова обсуждая все опасные моменты, что были у нас, все упущенные возможности. Хоть Майер и я были ровесниками, возраст обоих приближался к той критической точке , когда профессиональные футболисты завершали спортивную карьеру. Я играл в защите, и моя скорость оставляла желать лучшего — я не всегда успевал вернуться в оборону. Ксавьер играл на левом фланге и часто пенял на свою правую ногу, передачи которой всё чаще получались до безобразия неточными, а все удары шли выше ворот. На этой пессимистичной ноте мы вернулись на съёмную квартиру Майера, засев в бездушной кухне из белого пластика и вкраплений холодного металла, продолжив теперь там рассуждать о неминуемом угасании физических сил и совершенной бессмысленности бытия, отраду от которых, главным образом, мы находили в наших пристрастиях: музыке и спорте. За последние удовольствие жизнь ежегодно выставляла возрастающие счета. Чаще всего в качестве расплаты принимались травмы.

— У меня есть отличный коньяк, выпьешь? — предложил Майер, достав из бара бутылку.

— Ты же знаешь — я не пью.

— Знаю. Только разогреваешь связки. Но это подарочный Хеннеси за пять тысяч евро.

— Который ты собираешься открыть сейчас?

— Уверен, лучшего случая не представится.

— Убери, оставь для какой-нибудь дамы.

— Коньяк — не для дам. — Кряхтя, откупорил он бутылку. — Коньяк для таких вот случаев. — И пока он наполнял две крошечные фарфоровые чашки для эспрессо, я задался вопросом: о каких именно случаях шла речь. — Рюмок нет. Ты знаешь — я тоже не пью. — Проскрипел его старческий смех. — Кто-то там из «великих» как-то сказал: «Нет в мире большего удовольствия, чем дружеская беседа». — Со вскинутой в воздух ладонью Майер походил сейчас на профессора Крауса.

— Убеждён, так говорили многие.

— За дружескую встречу? — протянул он мне чашку.

— Ты извини за то, что я наговорил тебе вчера в офисе. Я полез не в своё дело…

— Штэф-Штэф, — похлопал он меня по плечу и уселся на широком подоконнике, а я — на высоком табурете возле барной стойки. — Ты всегда пытался быть голосом моей совести. Вот только… — замялся он. — В моём деле ни для совести, ни для морали нет места. Это тропы ведущие к убыткам. Я лишь одна из пешек на шахматной доске Sony.

— Что-то ты свои силы недооцениваешь. Ещё немного и дослужишь до ферзя.

— «Дослужишь», — просмаковал он слово и, сделав глоток, горько поморщился.

— Знаешь, я уже настолько привык к тому, что за моей спиной находится надёжная защита в виде твоей колоссальной поддержки, что начал воспринимать это как нечто само собой разумеющееся. Я никогда по-настоящему тебя не благодарил.

— Ты оказался прав — не нужно было открывать бутылку, — сказал он, и мы рассмеялись. — Не знаю, существует ли вообще такая должность, на которой твоя душа и совесть могли бы сохранять непорочную чистоту. С другой стороны, рай полон гомиков, я бы не хотел там оказаться. Сам Бог, наверное, такого же голубого цвета, как и его поднебесная.

— Боже, Майер! — поперхнулся я алкоголем. — Слышал бы тебя сейчас твой дед!

— Дед — человек веры, но не религии, — отмахнулся он. — Хоть с годами его вера и обросла бородой суеверий. Когда я отказался продолжить семейную военную традицию, дед, в отличие от отца, поддержал мой выбор, заявив, что музыканты и священники являются духовной пищей солдат. Дед полагал и, возможно, до сих пор придерживается такового мнения, что в случае войны я могу оказаться угодным армии. Помнишь, — щёлкнул он пальцами, — как пару лет назад на съёмках клипа, пока гримёры занимались макияжем одержимой демонами девушки, а мы ломали головы над сценой твоего благословенного появления перед святым отцом, ты спросил тогда, между дублей, задумывался ли я когда-либо, почему все священники — мужчины?

— Хах, нет, не помню. Зато помню, как кто-то из парней съёмочной группы, расписывая стены того разваливающегося здания всякими «посланиями из преисподней», написал на двери «Sony». Если эти ребята добрались до самого чистилища, я предпочту голубой рай.

— Это прошло мимо меня, нужно будет пересмотреть видео! — рассмеялся Майер. — Тебе не о чем волноваться: если я отправлюсь в ад, обещаю остаться твоим продюсером и там. И возвращаясь к твоему вопросу о священниках и проблеме полов, готов поспорить, что ад полон распутниц…

— Как искусно ты подобрал слово, — перебил я его, усмехнувшись.

— А раз почти все женщины внизу, то наверху, должно быть, творится фееричный гей парад. Вдобавок, для меня, рай, лишённый искушений, — пресный ад. Чтобы грех не потерял своей свято чтимой силы, значимости, ценности, он должен существовать. Хотя бы в преступном сладострастии мыслей. Даже в Эдеме было древо. Был змей.

— Красиво сказал. Вот даже интересно, как он там оказался, — задумался я. В этот момент данный вопрос меня и впрямь волновал. Никогда бы не подумал, что Ксавьер и я, люди открестившиеся от религии, вот так увлечённо будут беседовать о библейских сказаниях.

— И впрямь, — согласился Майер. — Змей ведь являлся воплощением Сатаны? А знаешь что ещё занятно? Люцифер.