Aтем

– Я проспал, – честно ответил я на её честное приветствие. – Полночи провёл в парке на баскетбольной площадке. Кидали с приятелем мяч в кольцо, – вкратце рассказал я о событиях своего вечера, выбросив из описания дословное цитирование заманчивой формулировки предложения Ксавьера: «Я привёз мяч нового сезона NBA, упругий, словно задница латиноамериканки: так и жаждет, чтобы его отшлёпали, даже площадка в нетерпении покрылась влажной похотливой испариной, ожидая услышать звонкий стук резины». Резонно заметив, что никакая это не испарина, а моросящий дождь, кажется, только начинающий набирать обороты, я отказался. Сказал, что уже десять часов, завтра мне предстоит ранний подъём, а после придётся провести весь день в студии, сводя треки. Естественно, данный довод не возымел силы над Ксавьером.

Более одержимого спортом человека, чем Ксавьер, я ещё не встречал в своей жизни. После музыки это стало нашим вторым общим занятием. Каждый раз, когда он был в городе, мы непременно куда-то выбирались вместе: на баскетбольную площадку, футбольное поле или же на пробежку. Причём для него не существовало ни временных рамок, ни плохой погоды, ни «подходящих» ситуаций. На одной вечеринке рекорд-лейблов в Штутгарте он устроил соревнование под названием «Попади оливкой в декольте». Публика живо подхватила идею, а затем всё закончилось отжиманиями… с девушками, лежащими у нас на спинах. Ксавьер насквозь был пронизан духом соперничества, что, безусловно, благотворно отражалось и на его карьере.

Мы встретились около одиннадцати часов. К тому времени дождь закончился, толком-то и не успев начаться. Несколько таких же полуночников, как и мы, бегали по площадке. Мы предложили им разделиться на команды и сыграть пару игр. Через час ребята разошлись по домам, а мы задержались, начав соревноваться в том, кто больше забросит трёхочковых. Домой я вернулся в два часа. Сил хватило только на душ. Про будильник я успешно забыл, обессилено свалившись в кровать и заснув без задних ног.

– Невероятно, – улыбнулась Дэниэль.

– Что именно?

– Ко мне судьба не столь благосклонна и куда более скупа на чудеса. Я бы точно непростительно опоздала! – грустно усмехнулась она, достав из рюкзака две коробочки апельсинового сока. – Угощайся, – опустив пластмассовую столешницу парты, поставила она одну упаковку передо мной. – А я всё же пробежала вокруг парка вчера. Освещение вдоль дорог лучше, чем внизу.

– Нужно было забежать на площадку к нам.

– Будто бы я могла знать, – вероятно, не углядела она в моих словах шутливого контекста.

– Может, сегодня там встретимся? – тогда спросил я, решив, что за сослагательным наклонением скрывалась готовность принять предложение.

Обхватив губами пластмассовую соломинку и неторопливо потягивая сок, Дэни свела брови и хмуро посмотрела, не спеша с ответом. А затем, уже который раз подряд, её тело и сознание приняли разные решения: тело пожало плечами, разум же заставил произнести, что это «не самая хорошая идея». Вот именно о подобном я и надеялся прочитать тогда в её дневнике, хотя и не считал женщин вконец нелогичными созданиями.

Что же касается Дэни, что-то явно было не так с её весами, оценивающими реальность, раз чаши никак не могли найти равновесие. Что-то вызывало дисбаланс. Полагаю, это «что-то» и было той самой причиной, таившейся за Краеугольным вопросом. Задумавшись над этим, я даже упустил из виду появление профессора. А тот уже стоял за кафедрой и открывал лекцию очередным афоризмом.

– Гёте однажды изрёк: «Публика любит, чтобы с нею обходились как с женщинами, которым говори лишь то, что им приятно слышать», – замер он в ожидании, очевидно, предположений о теме сегодняшней лекции, и я не смог сдержать смех.

– Штэф! – укоризненно толкнула меня Дэниэль.

Когда же кто-то из студентов выкрикнул верный ответ, профессор раскрыл книгу и принялся зачитывать «Фауста»:

–Мне угождать толпе, хоть и не новый труд,

Но всё ж меня берёт невольное сомненье:

Прекрасного они, конечно, не поймут…

– А теперь Фридрих Ницше, – открыл он другую книгу. – «Заратустра снова посмотрел на народ и умолк. "Вот стоят они, говорил он в сердце своём, – вот смеются они: они не понимают меня, мои речи не для этих ушей…"» И Гёте, и Ницше начинают свои произведения с главного вопроса – готов ли читатель услышать их? Именно это, дорогие мои, и является камнем преткновения всей литературы. Именно об этом мы побеседуем с вами сегодня.

А потом я словно провалился, выпав из прозаичной реальности на липкую паутину собственных мыслей, сотканную из новоявленных проблем. Нет, на самом деле нет никаких проблем. Я сам их выдумал, чтобы занять себя. И сам же придумал эту игру. И сам же попался на собственный крючок.

– Какой-нибудь Гёте, какой-нибудь Шекспир ни минуты не могли бы дышать в этой атмосфере чудовищной страсти и высоты, Данте в сравнении с Заратустрой есть только верующий, а не тот, кто создаёт впервые истину… – опять цитируя Ницше, профессор подытоживал то ли какую-то определённую часть своего рассказа, то ли всю лекцию целиком.