Атолл

Матаоа редко бывал на собраниях мормонов в большой открытой хижине, уставленной скамьями. Около пятидесяти мужчин и женщин приходили слушать проповедника с Таити, после чего каждый верующий мог с места высказать свое мнение или задать вопрос.

Первое время подобный обмен мнениями привлекал Матаоа, но потом ему стало скучно. От блестящих глаз и вдохновенного голоса проповедника юноше становилось не по себе. Большинство вопросов, с которыми присутствующие обращались к проповеднику, казались Матаоа довольно глупыми. Проповедь неизменно заканчивалась призывом к верующим ничего не утаивать из улова и десятую часть его откладывать в пользу бога. С такой ложью Матаоа не мог примириться. Почему проповедник не скажет прямо, что возьмет себе десятую часть или отдаст своему начальству в Папеэте? Зачем вводить верующих в заблуждение и говорить, что раковины предназначены богу. Что делал этот проповедник? Может быть, он нырял, рискуя стать таравана? Нет! Он произносил свои проповеди и ходил из хижины в хижину, беседовал о религии, пил, ел и спал. Очень приятное и легкое ремесло, оплачиваемое наверняка этой десятой частью, якобы предназначенной богу!* Интересно, как они переправляют богу его долю? Может, сам проповедник или кто другой, поважнее, поднимается на небо и кладет деньги к ногам господа? Значит, чтобы завоевать расположение бога, нужно давать ему деньги? В таком случае стоит какому-нибудь Теурунуи, убившему жену, или другому поино, который напивается, как свинья, и избивает своих родных, отдать десятую часть добычи, как он вновь обретет милость божью?

Религиозность Моеаты поддерживала Матаоа. В конце концов к чему подчеркивать различия в религии? Разве не достаточно одного набожного человека на семью?

В этот вечер во время ужина к Матаоа пришел проповедник. Матаоа поднялся и уступил ему место:

— Поужинайте с нами, у нас хорошая рыба.

— Меня ждут в другом месте.

Блестящие глаза, выражавшие одновременно кротость и суровость, внимательно смотрели на Матаоа.

— Тебя не часто видят на собраниях.

Матаоа смущенно опустил голову. Последний раз проповедник послал за ним мальчика, но ему не захотелось идти слушать проповедь.

— Ты пренебрегаешь нашими собраниями, — продолжал проповедник. — Почему?

— Я устаю и вечером сразу же засыпаю.

— Ты предпочитаешь кино, вот в чем истинная причина.

Что ответить? Это правда. Матаоа молчал.

— Смотри! Бог добр, но ты должен любить его и уважать. Думаешь ли ты отложить часть улова для господа?

Теперь стало ясно, куда он клонит. Матаоа почувствовал, что его охватывает гнев. Разве он мальчишка, чтобы делать ему выговор за посещение кино? Или деньги на билеты ему дает этот священник? Разве Матаоа не собственным трудом зарабатывает возможность смотреть со своими близкими новые фильмы? Ему хотелось ответить: «Если ты хочешь получить десятую часть моего сбора, то это очень просто сделать: возьми пирогу и поедем вместе. Я нырну десять раз, а ты один!»

— Ну, — настаивал проповедник, — что ты скажешь?

На его худом лице, окаймленном светлыми волосами, появилось суровое выражение.

— Нет! — вдруг сказал Матаоа решительным тоном. Ему не хотелось спорить или вступать в объяснения. Выражение лица проповедника изменилось. Кротость и печаль отразились на нем:

— Я буду молиться за тебя.

Он вышел.

Во время этого разговора Нриа играл около Моеаты. Она стояла на пороге хижины и следила за варившейся рыбой. Обращаясь к Матаоа, она спросила:

— Ты думаешь, что поступил хорошо?

— Не беспокойся об этом и дай мне поесть.

Итак, ты рекордсмен!

Моеата никогда не была такой красивой. Беременность, пока еще незаметная, придавала ей цветущий вид, и подружки делали ей комплименты. По глазам мужчин Моеата видела, сколь она привлекательна и желанна.

Однако Матаоа к ней не прикасался, у него не было сил. Он был так утомлен, что даже не мог каждый день ходить в кино. Чтобы избежать упреков мужа, Моеата все еще будила его по вечерам, но он обратно падал на циновку и снова засыпал как убитый. Утром он приободрялся, лишь выпив чашку кофе. Матаоа похудел, и Моеата стала беспокоиться за его здоровье.

— Это только на земле я устаю, — успокаивал ее Матаоа. — В воде я как рыба.

Так оно и было. Усталость исчезала, как только он погружался в воды лагуны, силы сразу возвращались к нему. Более того, благодаря тренировке он чувствовал себя под водой гораздо увереннее и свободнее, чем в начале сезона. Но как только Матаоа возвращался в лодку, усталость мгновенно валила его. Часто случалось, что он не мог даже помочь Хаамару пригнать лодку к берегу и с трудом, пошатываясь, совершенно отупевший, едва добирался до хижины.

— Будь осторожен, Матаоа, — предупреждал его фельдшер, — ты можешь надорваться.

Но Матаоа думал лишь об одном: поднять со дна как можно больше раковин. Только он один знал, для чего. Впрочем, через один-два месяца сезон промысла завершится. Люди давно начали поговаривать об июльских празднествах[68] в Папеэте. Некоторые собирались уже сейчас покинуть Такароа и с первой же шхуной уехать на Таити.