Атолл

Июльские торжества продлятся месяц, но лучше было прибыть заранее, чтобы наверняка попасть на большие танцевальные соревнования в первые дни празднеств. После окончания сезона неизвестно, удастся ли сразу получить место на шхуне. Был ли смысл рисковать стать таравана теперь, когда каждый день приносил только десять, самое большее двадцать килограммов раковин, к тому же ценой все более тяжких усилий?

По мнению торговцев, сезон обещал средние результаты — немногим более пятисот тонн. «Как же так? — спрашивал себя Матаоа. — Четыреста ныряльщиков и только пятьсот тонн? Ведь если послушать ныряльщиков, то иные уже имеют две с половиной, а то и три тонны, и ни один не признается, что набрал меньше тонны». Не следовало придавать значение этим разговорам, все преувеличивали свои успехи. Среди собравшихся на Такароа ныряльщиков было много стариков и неопытных новичков, таких, как Матаоа. Некоторые из заслуженных ныряльщиков были поражены таравана или другими недугами, многие — стоило им почувствовать сильную усталость — отдыхали три-четыре дня подряд.

После того как Матаоа уступил торговцу свои первые семьсот килограммов раковин, гора добытых перламутренниц выросла примерно в два раза. «Неслыханный успех для первого сезона! Истинный сын Мато! Ого! Да ты просто чемпион!» — говорили ему соседи и друзья. Он начинал приобретать лестную репутацию хорошего ныряльщика. Редко у кого с самого начала все складывалось так удачно. Матаоа имел все основания быть довольным, но ему хотелось большего. Втайне он мечтал занять место среди сильнейших. Как бы он был горд услышать о себе: «Это Матаоа с Арутаки, сын Мато, он собрал столько раковин, сколько собирали Тефау, Моана или Маюри».

Эти ныряльщики не знали себе равных в течение многих сезонов, они были не слабее Мато до того, как он стал таравана. Тефау и Маюри были на полголовы выше Матаоа и на тридцать килограммов тяжелее. Настоящие великаны, рядом с которыми он чувствовал себя хрупким и слабым, как молодая кокосовая пальма. А вот Моана не был ни выше его, ни шире в плечах… Кроме того, было известно, что величайший из ныряльщиков, знаменитый островитянин с Маруэты, был человек среднего роста, худощавый и на вид нежный и слабый, как девушка.

Ни Моана, ни Тефау, ни Маюри еще не добыли по три тонны, они этого и не скрывали. В последние дни сезона они не каждый день выходили в море, считая недостойным своего имени подбирать то, что не подняли другие. «Если я соберу пятьсот килограммов, то лишь немного отстану от них», — прикидывал Матаоа. Ни за что на свете не пропустил бы он ни одного дня.

* * *

Двадцать две, двадцать три сажени… Пакетэ коснулась площадки, сплошь усыпанной раковинами. Матаоа еще держал ногами камень, лежавший уже на дне, и осматривался. Он отпустил веревку и пошел вниз по отлогому спуску площадки, а затем возвратился, подбирая лишь самые крупные раковины, которые складывал в пакетэ. В полусажени от себя он увидел еще одно скопление перламутренниц. Матаоа направился туда и наклонился за первой раковиной, которая почему-то не закрылась при приближении его руки, а начала двигаться. Другие тоже. Матаоа попытался схватить их, но пальцы его натыкались лишь на коралл. Перед глазами Матаоа поплыл туман, его потянуло ко сну, все вокруг окрасилось в красный цвет. 1Матаоа схватился за веревку и почувствовал, что его поднимают.

В голове его шумело, на грудь навалилась тяжесть, вызывавшая тошноту. Был день… Хаамару… Матаоа оказался в лодке. Ему в глаза светило солнце… Больше ничего… Чернота…

— Не плачь, — говорил фельдшер Моеате, — это ничего, он проспится, но мог бы остаться на дне.

Он вышел, бесцеремонно растолкав любопытных на пороге хижины.

Ириа посмотрел на распростертого на циновке отца, на мать, деда и бабушку. Мальчик понял, что плакать сейчас не время, двигаться — тоже.

* * *

Матаоа пришлось пролежать несколько дней. У него отнялись ноги и долго не возвращалась ясность сознания. Ром, который ему давали, действовал благотворно, согревая внутренности, — Матаоа засылал в блаженном оцепенении. Его состояние не внушало фельдшеру опасений. Скоро Матаоа будет снова на ногах. Недомогание заставило его хоть немного отдохнуть.

— Какой неистовый! — шутил фельдшер, глядя на Моеату. — Он все делает с таким же пылом?

Этот человек был симпатичен Моеате, и ей хотелось ответить: «Только не в сезон промысла раковин», — но она ничего не сказала, так как рядом стояла Техина. Общая беда сблизила женщин, Матаоа был дорог им обеим. Теперь Моеата понимала, что испытывала Техина во время болезни Мато. Обе они были женами ныряльщиков.

* * *