Аттила

— …Чтобы я, по поручению императора и от имени прибывших со мною послов, ясно и по порядку изложил все обстоятельства, как они есть, а не так, как представляют их тебе твои постоянно меняющиеся и столь часто посылаемые тобою уполномоченные. Ты требуешь от императора Феодосия выдачи всех тех, кого ты называешь перебежчиками, то есть всех, кто по каким-либо причинам предпочел переселиться в нашу страну из под твоего крепкого владычества. Между тем, они поступили так, пожалуй, потому, что твои гуннские законоведы и заплечных дел мастера не всегда судят так справедливо и мудро, как ты думаешь, полагаясь на их добросовестность, и как ты, без сомнения, желаешь. Императору больно выдать людей, которые стали под его державную защиту… Однако, я вижу, ты хмуришься. Значит, я не прав. Тогда будь по твоему: государь выдаст тебе твоих подданных. Далее ты требуешь, кроме уплаты просроченной дани, — я хотел сказать: ежегодного почетного приношения, — взноса за год вперед, под угрозой немедленного нападения! Мы привезли шесть тысяч фунтов золота, а ты требуешь еще тысячу двести фунтов. Наш ответ замедлил по причине плохих путей сообщения в твоем государстве, ты же за это в мирное время осадил наши города: Виминациум, Ратиариум и многие другие; разграбил их и сжег. За каждого, по твоим словам, задержанного перебежчика ты требуешь по двенадцать солидов. Нам, к сожалению, дано полномочие, в случае крайности, соглашаться на все, но умоляем тебя: не настаивай на этом. Ты не можешь себе представить, до какого бедствия доведены все наши провинции; сколько вреда приносят жителям придунайских городов твои конные отряды, опустошающие вокруг всю равнину; они, как стаи волков совершают набеги на одинокие хижины крестьян и целые города, не выпуская оттуда никого и перехватывая съестные припасы. А в то время, когда гунны представляют внешнюю язву для несчастных горожан, — внутренней язвой, чуть ли не худшей, — служат для них императорские сборщики податей. Для пополнения государственной казны они снимают с горожан последнюю рубашку; берут последнюю постель, так что многие ждут избавления от всех этих зол в самоубийстве. Твои посланники также привыкли, — говорят, им так приказано, — по приезде в Византию… ожидать настолько щедрых почетных даров, что одни эти любезности способны разорить нас в конец. Говорят, будто бы ты именно с этой целью так часто удостаиваешь нас чести принимать твое посольство.

Смелость ритора, очевидно, потешала могучего владыку и он довольно добродушно заметил ему:

— Пускай мои посланники позволяют подносить себе дары, только бы их не подкупали.

— Императору, — с грустью начал теперь Максимин, — пришлось для удовлетворения тебя просить сенаторские семейства продать с публичных торгов наследственные драгоценности их жен, даже самую необходимую золотую и серебряную столовую посуду, а также дорогие вина, хранящиеся в их погре бах…

— Я пью только воду из этого деревянного сосуда, патриций, — сказал Аттила. Он взял кубок со стола и сделал глоток. — Вы жалуетесь, — продолжал он, вытирая толстые губы тыльной стороной ладони, — что ваша казна пуста. Но почему это? Потому что ваши императоры еще с незапамятных времен проматывали деньги на нелепые зрелища, на конские бега, на ненужную роскошь, на разорительные прихоти, или — из малодушного страха перед загробными наказаниями, которые они, впрочем, вполне заслужили — строили храмы и церкви. Неужели у вас недостаточно священных мест, где бы вы могли докучать своим святым визгливыми гимнами и вашим лицемерием? Положим, меня это не касается… Но народ, у которого не хватает железа для защиты от соседей, должен быть домовитым и копить для них свое золото, потому что оно принадлежит более сильному. Как смеете вы расточать мое золото в ваших сундуках? Впрочем, мудрый ритор Приск, я должен прервать твою основательную речь, как бестолковый варвар. Прости, благородный патриций… Мы, гунны, умеем только ездить на лошадях, но мыслить в строгой последовательности — не наше дело. Я всегда путаюсь в государственных делах, — Аттила насмешливо посмотрел на послов. — Приступив к переговорам с вами, я забыл предварительно спросить моего посланника, Эдико, о том, как он исполнил мои поручения и что с ним было в великолепном Византионе.

Императорские послы с удивлением переглянулись.

— Неужели он и в самом деле не расспросил его, — с сомнением прошептал Примут.

— Разумеется, это не правда, — отвечал Приск, также тихо. — Слушай, внимательно, Максимин: сейчас откроется тайна Эдико.

XVII

— Говори откровенно, — приказал хан, — не скрывай перед этими византийцами. Скажи все, без утайки. Ведь это наши друзья, а гунн не имеет тайн от своих друзей.

Эдико выступил вперед, низко поклонился и начал спокойным голосом:

— В несравненном Византионе видел я, слышал и испытал невероятные вещи. Справедливы слова того готского короля, который, пробыв там несколько дней, воскликнул: «В этом городе множество возможных и невозможных вещей!»

Посланники не без удовольствия переглянулись между собой.