Аттила

В Галлии дальней, в Марнской долине,
Двое мужей заключили союз.
Молвил один из них в тяжкой кручине:
«Где же спасенье от вражеских уз?
Как допустить, чтобы мир задохнулся
В жалкой, постыдной неволе своей?»
Юный товарищ его усмехнулся,
Волны отбросив роскошных кудрей.
«Полно, Аэций, забудем былое!
Прежние распри свои прекратим.
Верь, что в союзе с тобою мы двое
Полчища гуннов, как львы, сокрушим.
К берегу Тибра отсюда скорее
Ты посылай своих быстрых гонцов;
В Галлию пусть соберутся живее
В латах стальных — легионы бойцов.
А Торисмунд, твой союзник отныне,
Готов отважных своих соберет.
Не поддавайся, Аэций, кручине,
Мудрый Вотан нам победу пошлет.
Гуннов своих на косматых кобылах
Пусть к нам приводит воинственный вождь,
Но одолеть они будут не в силах
Римлян искусство и готскую мощь».
Вскоре в борьбе против гуннов жестоких,
Много легло златокудрых бойцов.
Ночью слетелась толпа светлооких
Юных валькирий — будить мертвецов.
Гневно очнувшись, и грозны, и немы,
Тени убитых с земли поднялись;
Твердой рукою поправили шлемы,
Снова за дротик и лук свой взялись.
Призраки бьются опять меж собою,
Местью пылая, отвагой полны;
Жаркая битва кипит над землею,
Блещут доспехи при свете луны.
Крикнул петух. И опять недвижимы,
На поле трупы убитых лежат,
Но их живые товарищи мимо
Идут на приступ, на битву спешат.
«Но отчего это в лагере хана
Тихо, не вьется дымок от костров?..»
И к укреплениям вражьего стана
Ловко подкрасться зовут смельчаков.
Вот оно что! Свое ложе покинул,
Крадучись, ночью, воинственный хан;
В дальних степях своих снова он сгинул,
Так сокрушил его бог наш Вотан!
Если не верите, пусть же он снова
Прежнюю мощь испытает на нас.
Готы с Аттилою биться готовы,
Близок возмездия грозного час!

Даггар закончил таким звучным, ликующим аккордом, как будто сам Геймдал{Геймадал — сын Вотана, один из двенадцати азов. Он обладал золотым рогом и был стражем земли и неба, а также охранял Асгард. Звуки его чудесного рога раздавались одновременно по всей вселенной.} призывал богов к нападению на великанов при конце мира.

Тут между гуннами поднялся яростный рев, еще оглушительнее того, каким они приветствовали своего певца. Вся зала пришла в движение; ни один гунн не остался на месте. С дикой жестикуляцией бросились они все вместе со всех сторон на смелого готского Орфея, который стоял, выпрямившись во весь рост, беззащитный, но не ведающий страха. В гордом спокойствии, прижав арфу левой рукой к груди, а правой упираясь в бедро, он оставался неподвижен. Против трехсот нападающих всякое сопротивление было немыслимо. Королевич возвышался на целую голову над толпой гуннов, напиравших на него; он не моргнул даже ресницей, когда нож Дзенгизица, пущенный в слепой ярости, пролетел мимо его лица, задев кудри. Гибель безумно отважного арфиста казалась неизбежной. Смертельно бледная Ильдихо увидала, как множество кривых ножей направились против Даггара. Но вдруг — вся суматоха длилась всего несколько мгновений — с эстрады раздался голос, напоминавший рев какого-то сказочного чудовища:

— Стойте! Иначе вы подвергнетесь моему гневу!

Триста гуннов тотчас остановились, как вкопанные: искаженные яростью лица, руки, поднятые для удара, колени, согнутые для прыжка, занесенные кинжалы — все это в одну минуту застыло, точно по мановению волшебника. Даггар опустил арфу и пошел на свое место.

— Однако, они очень послушны, — заметил он небрежным тоном.