Аукцион

— «Возрождение разошлось полностью...» — повторил Фол. — А скажите, с какого времени вы определяете точку отсчета? Какой век?

— Век нынешний, точка отсчета — конец сороковых годов, когда на аукционы стали вываливать сокровища Возрождения и русской иконописи; циркуляция трофеев, хаос в мире, отсутствие точного учета похищенного немцами в коллекциях Парижа, Польши, Чехословакии, России. Власти думали о том, как накормить людей, поднять Европу из разрухи, план Маршалла и все такое прочее... А уж когда напились и наелись, снова стали думать об искусстве, воистину, бытие определяет сознание. Мне приятно быть вам хоть в чем-то полезным... Запишите фамилию — Грешев, Иван Грешев, живет в Лондоне: Челси; Голливуд роуд, возле лучшего китайского ресторанчика; без почтового индекса в Лондоне запутаешься, так что запишите. С Грешевым надо заранее списываться о встрече, он знаток русского искусства конца прошлого века...

6

Вернувшись в офис после ужина Фол попросил дать ему новую информацию — если она понятно поступала — на Фрица Золле; написал телеграмму в гамбургское представительство (работает «под крышей» Немецко-американского института по «исследованию проблем океанского судоходства» охватывает регион от Бремена до границы с ГДР) в которой сформулировал аспект своего интереса к Золле затем набросал план завтрашнего разговора с шефом и лишь после этого поехал домой.

...Председатель Совета директоров выслушал Фола внимательно, с улыбкой поинтересовался:

— Вы на самом деле слабо верите в возможность русской шпионской сети? Я имею в виду группу Степанова Золле. Ростопчина... Признайтесь, Джос, вы же не верите?

— Слабо верю. Но не отвергаю такого рода вероятности.

— В конечном счете, нашу фирму не очень-то волнует шпионаж, даже если б он и был. Пусть себе, только б нам не мешали.

— Пусть себе, — усмехнулся Джос Фол, — согласен.

— Значит, вам просто-напросто хочется прокатиться в Европу?

— Нет. Я там был прошлым летом. Устаю от Европы. Лучше всего я чувствую себя в этой стране... Дело в том, что альянс красного писателя с русским аристократом, живущим по швейцарскому паспорту, и глубоко верующим немецким историком представляется мне более опасным, чем шпионская сеть...

— «Третья корзина» в Хельсинки и все такое прочее? — вздохнул председатель Совета. — Что ж, хорошо думаете. Такого рода контакт, конечно, беспрецедентен, а потому нежелателен. Когда вы намерены лететь?

— Я доложу вам. Главное, что вы поддержали меня, спасибо...

7

Редактор Андреев, старый знакомый, — выслушав Степанова, вздохнул.

— Митя, побойся бога, о чем ты?! Мы съели все наши валютные запасы в первом квартале. Я отправлял Игоря на Ближний Восток, а Ваню в Латинскую Америку... Могу финансировать твою поездку в Лондон только осенью.

— Но ты ведь понимаешь, что мне Лондон не нужен осенью?! Он нужен мне в мае, в начале мая, я ж объяснил тебе! Клянусь, материал будет сенсационным.

— Можешь не клясться, я верю тебе. Ты вольный художник, ты не знаешь, что такое план и смета, не имеешь представления о режиме валютной экономии, счастливый человек...

— Сам просился в это кресло, — ответил Степанов. — Мог бы сидеть дома и писать книги.

— Не доставай меня, Митя, не надо. Если у меня что-либо получится с фунтами, я тебе позвоню. Ты где сейчас обитаешь?

— В мастерской, где же еще...

— С Надеждой, в разводе?

— На Западе это называется «живем сепаратно»...

— Большой ты мастер на формулировки, Митя...

«Он поразительно изменился, — думал Степанов, наблюдая за тем, как Андреев метался от одного телефонного аппарата к другому; голос менялся в зависимости от того, кто звонил; пятьдесят с лишним лет, а с начальством говорит, будто школьник; но ведь это не всякому начальству нравится; рано или поздно глупых начальников все-таки взашей гонят; и с подчиненными не надо б так уж иронизировать; поддевать можно только тех, кто вправе ответить тем же: ты б начальство поддевал, так ведь нет же, стелешься. Доктор наук, писатель, публицист... Неужели поддался вирусу чинозанимательства?

...Степанов вспомнил, как они познакомились с Андреевым четверть века тому назад; Андреев был тогда душою компании; никто так не умел вести застолье, танцевать, шутить, как он, сварить пельмени; никто не был так щедр на советы.

Потом он надолго уехал за границу, вернулся, встретились в Доме журналистов. Андреев достал какую-то мудреную книжечку (Степанов раньше таких и не видел), перебросил пару страниц, пояснив, что это «денник» — расписание встреч, звонков, памятных дат (не забыть, кого и когда поздравить), сказал задумчиво, что послезавтра в семнадцать тридцать у него есть «окно» и он рад был бы выпить со старым другом чашку кофе.

Степанов ощутил какую-то холодную пустоту. Перед ним был Андреев — прежний, красивый, резкий в движениях, — но в то же время это был уже совершенно другой человек, записывающий дату встречи с другом в «денник», в то «окно», которое свободно от деловых свиданий и нужных звонков.