Аукцион

— Спасибо, я это лучше вас знаю... Нанимается испанец, кто-то из старых актеров, показывается приглашенным меценатам, произносит заученные фразы о моем гении, потом его быстренько накачивают виски и уводят почивать в отель, а мои сотрудники начинают «выдавать» тайну о «новом Пикассо», который вот-вот завоюет Европу; качественно иной стиль; надо покупать, пока не взвинтили цены до уровня шагаловских; старый черт — это я, как понимаете — никому его не показывает, бережет, хочет сделать выгодный бизнес... Шар пущен. Мне начинают звонить. Я открещиваюсь, говорю, что речь идет о человеке, которого еще надо опробовать на вернисаже, нет смысла продавать товар, не прошедший оценки прессы и экспертов, словом, темню... Но интерес уже стал реальностью, фактом... Наступает время устроить вернисаж и организовать три статьи. Одну разгромную: «Хулиганство от искусства». Другую восторженную: «Старый ирландец вновь открыл гения, цены невероятны, по самым приблизительным подсчетам, картина размером семьдесят сантиметров на сорок пять идет за десять тысяч». И третью, главную, в которой будет сказано, что шарахание из одной крайности в другую чуждо свободному обществу, это удел тоталитарных режимов, мы не должны ни захваливать, ни хулить чрезмерно, однако объективности ради стоит заметить, что новый художник, конечно же, через два-три года станет украшением лучших музеев мира, поэтому, видимо, следует ожидать торгов на его полотна для наиболее престижных коллекций, потом будет поздно, все разойдется по частным собраниям. Этот мой пассаж, как понимаете, бьет без проигрыша. Десять банкиров, которые купят работы нового гения, вернут мне все, что я затратил на него за три года... Несколько лет он будет моим, потом выпорхнет из рук — и бог в помощь... Гений создан, да здравствует гений! Меня он больше не интересует, мой бизнес кончен, на вложенную единицу капитала я хочу получить семь процентов, больше и не надо, мне хватит...

— Поразительно, — улыбнулся Фол, — истинная индустрия. А отчего у вас не вышло с русскими?

— Один просто-напросто убежал со своими картинами... Сейчас его ищет полиция... А три других спились... Я поселил их в одном доме, думал, как лучше, так они вздумали писать доносы консьержке, кто к кому водит баб с Пигаль. Они в Париже обосновались, я туда к ним летал. Склоки, друг на друга грязь льют, не хватило нервов, пришлось списать десяток тысяч — цена риска, ничего не попишешь, такова жизнь.

5

В отличие от старого ирландца Александр Двинн, видимо, догадывался, что Фол — никакой не дипломат; это его радовало, потому что большинство своих деловых операций он вел в Европе, а люди типа Фола располагают прекрасной информацией; что ж, услуга за услугу, как это принято в бизнесе; вполне достойная сделка.

Выслушав вопросы Фола, он моментально просчитал самую выгодную для себя линию поведения — на это ушли те шестнадцать секунд, пока он доставал из кармана зажигалку («Пьер Кардэн»), сигареты («Честерфилд» без фильтра), прикуривал и делал первую затяжку.

— Врубель, конечно, интересен, но об этом на Западе знаю я да еще кое-кто из специалистов. С какой точки зрения он интересен? Во-первых, то, что его сейчас чтут в России, весьма симптоматично. Раньше замалчивали. Он ведь церкви расписывал; на определенном этапе это не поощрялось. Теперь они поумнели, научились отделять злаки от плевел, мистику от искусства, а может, даже соединять оба эти понятия. Во-вторых, Врубель и поныне некое орудие в схватке традиционалистов и новаторов. Как вы заметили, обе эти позиции носят политический оттенок. Вас ведь интересует именно такой аспект?

— Отнюдь, — Фол сразу же понял, что собеседник уловил фальшь в его ответе; глупо; тут надо в лоб, чувственен, как баба, ничего не скроешь. — Меня интересует все, связанное с этим художником.

— Тогда спрашивайте.

— Если б я знал, что спрашивать, — улыбнулся Фол. — Друзья, занятые проблемами математики, объяснили мне суть революции, произошедшей в их науке: если раньше высшим достижением являлось получение однозначного ответа, то теперь смысл математики заключен в том, чтобы расчленить ответ на тысячу вопросов, а уж потом засадить их в компьютеры. Проблема выбора, множественность, очень актуально...

— Врубель ныне очень популярен в России, на Западе он почти неизвестен, — кивнув, продолжил Двинн. — Вообще мы сейчас переживаем определенный спад цен на рынке живописи. Абстракционисты, по сути, кончились, их берут только для дизайна в тех виллах, которые строят на берегу океана с широкими окнами без рам; кто-то, конечно, готовит новых гениев, но на это уйдет года три-четыре, надо уловить тенденции среди тех, кто согласен платить деньги... Точнее говоря, надо поначалу сформулировать и донести эти тенденции до них; процесс, как понимаете, непростой, дорогостоящий... Дали и Пикассо, считайте, умерли; попытка поставить на русских, приехавших сюда, не оправдала себя. Возрождение разошлось полностью, в продаже циркулирует всего десяток работ Тинторетто и Боттичелли...