Авраам Линкольн

На следующий день телеграф разнёс слова по всей стране. Они легли на сотни тысяч газетных листов, иногда под чрезмерно оптимистическими заголовками вроде «Рабовладение практически истреблено». Меру радости сторонников освобождения рабов на Севере можно сравнить только с силой гнева рабовладельцев на Юге. Здесь Линкольна называли «дикарём», «одержимым демонами», «разбойником с большой дороги». «Преступная» прокламация означала, что в новогоднюю ночь 1863 года вместе с двенадцатым ударом часов рабовладельцы Конфедерации лишатся, пусть пока номинально, собственности на фантастическую сумму в четыре миллиарда долларов[41] — и это только стоимость рабов, без учёта созданной для обеспечения подневольного труда инфраструктуры, потери всех запланированных доходов. Вся социальная и экономическая система Конфедерации окажется вне закона, и в случае поражения её «самобытный институт» исчезнет навсегда. Джефферсон Дэвис объявил, что республиканцы наконец-то сорвали «конституционную маску» и приступили к тому разрушению страны, которое задумали ещё до президентских выборов 1861 года. Генерал Макклеллан решительно отмежевался от республиканской администрации, правда, пока в частном письме, в котором написал, что вместе с «Прокламацией об освобождении рабов» Линкольн превратил систему народоправства в тиранию^{567}, подтвердив тем самым характеристику, данную ему министром Чейзом: генерал, без сомнения, вполне лоялен к стране, но совершенно нелоялен к её правительству^{568}.

А в окружении президента, заметил секретарь Джон Хэй, «все были в приподнятом настроении, все будто начали жить заново. Свободнее дышалось: Прокламация освободила их так же, как и рабов. Они весело, с радостью называли друг друга аболиционистами и, казалось, наслаждались тем, что приняли такое прежде пугающее наименование»^{569}.

Война становилась революцией.

«GO DOWN, MOSES!» [42]

Ах, если бы сам по себе выпуск прокламации мог выиграть войну! Никакого единодушия Севера не было, и предстояло пережить предсказанную консерваторами реакцию общества на резкую перемену в политике.

Линкольн понимал это. Он говорил близким соратникам: «Я не согласен с теми, кто считает, что рабство уже умерло. Мы похожи на китобоев, которые после долгого преследования наконец-то всадили в монстра свой гарпун, но ещё нужно следить за курсом корабля, иначе одним махом хвоста чудище сможет отправить нас в бездну»^{570}.

Политический шторм после обнародования прокламации разразился, когда во многих штатах готовились и проходили выборы губернаторов и членов Законодательных собраний. Они приходились на середину президентского срока и представляли собой своего рода опрос общественного мнения: «Что приобрели и что потеряли республиканцы за полтора года у власти». Демократы предприняли все усилия, чтобы извлечь выгоды не только из «неконституционной» прокламации, но и из войны, не приводившей к очевидным успехам, из подвешенного «хабеас корпус» и арестов нелояльных лиц, из всех накопившихся ошибок президентской администрации.

В результате в Нью-Йорке, Пенсильвании, Огайо, Индиане, Иллинойсе — штатах, приведших Линкольна и республиканцев к победе в 1860 году, — торжествовали демократы. Вместе с успехом в Нью-Джерси и ничьей в Висконсине это выводило оппозиционной партии увеличить число мест в Конгрессе с сорока четырёх до семидесяти пяти (из 184). B жесточайшей борьбе за ключевой пост губернатора Нью-Йорка победил кандидат от демократов Горацио Сеймур. В Иллинойсе и Индиане губернаторы остались республиканскими, но теперь им пришлось иметь дело с Законодательным собранием, в котором демократы завоевали большинство. В важном для Линкольна Восьмом избирательном округе Иллинойса соревновались два его давних друга: первый юридический партнёр (к тому же кузен Мэри) демократ Джон Тодд Стюарт и республиканец Леонард Светт (он когда-то колесил по судебному округу вместе с весёлой компанией судьи Дэвиса, а в 1860-м хлопотал за Авраама на съезде в Чикаго). Светт встречался с избирателями, объезжал дома, много говорил в защиту прокламации как военной необходимости. А его чаще спрашивали (особенно женщины): «Когда же кончится война?»

Стюарт ловко обходил щекотливый вопрос о прокламации, не поддерживал и не порицал эту меру президента. В итоге перевесили, хотя и не сильно (12 808 голосов против 11 443), осторожность и избирательный бюджет Стюарта^{571}. Сенатору-республиканцу Браунингу предстояло уступить место от Иллинойса демократу. Утешало, что общее большинство в сенате не просто сохранилось за республиканцами, но даже возросло: из пятидесяти двух мест демократы имели только десять, а республиканцы — 33 (до этого соотношение было 15 к 31 при пятидесяти местах).