Автобиография большевизма: между спасением и падением

Означало ли это, что человек расколот на две несводимые инстанции – сознательное «эго» и бессознательный инстинкт? И если именно так обстоит дело, не было ли это нарушением монистического взгляда на человека? В надежде сохранить репутацию эрудированного марксиста Залкинд сводил к минимуму различие между бессознательным инстинктом и сознательным «эго», утверждая, что одни и те же законы энергии управляют обеими инстанциями. Единственное отличие заключалось в том, что энергия сознательного «эго» проявлялась в активности советского рабочего, тогда как энергия его бессознательного инстинкта была подавлена. Тем не менее, как Залкинд ни старался, он не мог объяснить работу психики в терминах одной лишь энергетики. Чтобы иметь возможность тормозить одни инстинкты, позволяя в то же время другим проявлять себя, чтобы иметь возможность вкладывать энергию в одни поведенческие диспозиции, а не в другие, организм должен был обладать каким-то критерием для подобного разграничения. Поскольку различия между инстинктами должны были основываться на представлениях о целях, необходимо было принять во внимание качественную особенность разных инстинктов. Например, инстинкты, нацеленные на половое удовлетворение, должны были быть отвергнуты, а инстинкты, нацеленные на классовую солидарность, – поддержаны. В качестве своего рода судьи инстинктов, инстанции, способной не только измерять энергию различных инстинктов, но и представлять себе их цели, в эго необходимо было вложить рациональность – функцию, возвращающую субъекту смысл и волю, а с ним и угрозу идеалистического уклона.

4. Упадочничество в физиологическом ключе

Восстановление в правах идеаторных понятий и новое истолкование роли «эго» в психоанализе, заявившие о себе в «Собачьем переулке», обеспечили рассказчика концептуальной схемой, объясняющей вырождение работников умственного труда. Исходной точкой плачевной участи Бурова была его неспособность развить сильное эго, необходимое, чтобы контролировать половые инстинкты. То, что профессор не мог сдержать свое воображение, свидетельствовало о его одержимости. «Одержимость, – объясняли психологи, – может принять не только форму тревоги, но и навязчивых видений, которые появляются перед нами вопреки нам» – что всякий раз и происходило с Буровым[2138].

Гумилевский подробно останавливается на этиологии болезни Бурова. Отвечая на вопрос Хорохорина: «Как же дошли вы до жизни такой?», Буров задумчиво проговорил:

Все очень просто. <…> С того и началось, что все называли меня профессором и потому, должно быть, хотели научить меня подлинным радостям жизни… Тогда, кстати, было общим убеждением, что всякому юноше очень полезно для здоровья сходить в публичный дом… У нас в гимназии считалось, что всякий прыщик уже свидетельствует о необходимости идти к женщине… Половая распущенность считалась чем-то вроде добродетели…

<…>

<…> У нас предметом зависти был один товарищ, для которого мать пригласила хорошенькую горничную… Это, во-первых, предохраняло его от посещения проституток, а во-вторых, способствовало его успехам в классе, потому что девушка допускала к себе мальчишку только по соглашению с матерью… А мать позволяла это, только когда в дневнике у него были хорошие отметки. После единиц и двоек девушка была неприступна…[2139]

В этом коротком отрывке романист озвучивает устами Бурова многие стереотипы, которые ассоциировались с телом интеллигенции[2140]. В силу раннего развития умственных способностей у членов этого класса появляется «пленяющая их воображение фантазия. <…> Рано или поздно дети обращаются к своему полу, и нелепо думать, что путем наблюдений, а тем более запретов, можно выключить из сферы внимания ребенка его любопытство к половым органам. И тут играет роль не только нервная система детей, но и тот образ жизни, который они ведут»[2141]. Доктор М. Михайлов писал: «Учащиеся в средней школе столь часто подвержены так называемому „тайному детскому пороку“, что число девственных юношей и девочек представляется крайне незначительным»[2142]. Домашняя прислуга, о которой говорил Буров, была известна как «специфический для буржуазных слоев населения институт, действующий часто развращающим образом на подрастающее поколение»[2143]. Прислуга рекрутировалась большей частью из выброшенных из деревни девушек и женщин, «обычно попадающих в условия самой беспросветной экономической зависимости. Понятно, что при таких условиях они являются доступным материалом для отдачи половой энергии. <…> К ним нередко сознательно направляют любвеобильные родители внимание своих юношей, чтобы охранить их от прогулок в опасные места»[2144].