Автобиография троцкизма. В поисках искупления. Том 1

Впрочем, и здесь Радек демонстрирует свою причастность не столько к оппозиционному кругу, сколько к внутренней элите большевистской партии. «Так в ненастные дни» – это ошибочное цитирование стихотворения Пушкина, использованного им в качестве эпиграфа к «Пиковой даме»:

А в ненастные дни
Собирались они
Часто;
Гнули – Бог их прости!
– От пятидесяти
На сто,
И выигрывали,
И отписывали
Мелом.
Так, в ненастные дни,
Занимались они
Делом.

Карточная игра на крупные суммы, воспеваемая национальным поэтом, может быть ироническим описанием обычной повестки дня в Политбюро, в которой политическая борьба очень часто смешивалась с чистым бюджетным лоббизмом на миллиарды советских рублей, – намек Радека был очень точен. Но важно не столько это, сколько то, что тема «Пиковой дамы» и вообще пушкинистики – обычный контрапункт во многих шаржево-карикатурных работах из коллекции Ворошилова и других собраний «рисунков на заседаниях» того времени. При этом 1926 год вряд ли можно считать годом большой популярности и самого Пушкина, и «Пиковой дамы» Чайковского в СССР: национальным поэтом Пушкин с подачи Политбюро будет уверенно объявлен лишь в годовщину смерти, в 1937 году. Из довольно специфической цитаты – эпиграфа к прозаической повести Пушкина, которую Радек в данном случае полагал абсолютно узнаваемой в среде высокопоставленных партийцев, отнюдь не пушкинистов, – мы можем заключить, что по крайней мере в этой среде «солнце русской поэзии» было популярно и в 1926 году. Очевидно, юбилейная кампания 1937 года может считаться на этом основании истинно партийной, а оппозиционер Радек, цитирующий в узком кругу эпиграф к «Пиковой даме», выдавал себя за члена сообщества большевистской элиты. Впрочем, Радек не мог не знать, что пушкинская фраза «Бог их прости!» в тексте – это уступка цензуре: еще в конце XIX века было известно, что в оригинале эпиграфа на этом месте стояло «Мать их ети!». Скорее всего, Радек остроумно-эвфемистически предлагал именно непристойное продолжение цитаты, и эта дерзость была адресована главному «дикарю» на коллаже – Сталину.

Отличие конвенций графического шаржа и карикатуры, сделанных на заседаниях Политбюро и на партийных съездах, от представлений рядовых членов партии о том, как может выглядеть карикатура на вождей, можно проследить на уникальном материале в коллекции Ворошилова. Это – неизвестно как попавшая в нее листовка с карикатурой на Сталина и Емельяна Ярославского (ил. 63 на вкладке) .

Листовка, видимо, исходно отпечатана на стеклографе, а затем частично раскрашена и дорисована синим, красным и графитовым карандашами. Неизвестно, тиражировалась ли листовка: в известных нам коллекциях оппозиционных листовок в фондах РГАСПИ, собиравшихся ОГПУ, нет ни этого образца, ни единой графической тиражируемой работы 1920‑х годов. Притом что изредка на листовках 1925–1927 годов встречаются единичные графические символы – звезда, серп и молот, – а еще небольшая часть создавалась в технике текстового коллажа и игры шрифтами, полиграфические возможности оппозиционеров были очень ограниченны. Отметим, что в коллекции Ворошилова есть лишь один пример графики от имени самой оппозиции – это единичный экземпляр из серии коллажей Карла Радека (об этих коллажах см. выше). Тем не менее оппозиционная карикатура по крайней мере однажды попала на листовку – тем более интересен визуальный язык прямых оппонентов ЦК и Сталина, изображающих их.

В первую очередь если графические записки в равном кругу практически никогда не содержат ненависти, то в анонимном рисунке, подписанном «Овод 27 г.», что датирует ее самым концом 1927 года, частью сюжета являются заткнутые за голенище сапога Сталина «Резолюции XV съезда» ВКП(б), закончившегося 19 декабря 1927 года, – ненависть здесь, безусловно, присутствует. Сталин, как указано в заголовке листовки, «Волею зажимной всепартийный городовой Сталин», изображен с отлично уловленной автором гримасой задумчивости на несколько искаженном в чертах лице, подкручивающим усы. Аксессуаром Сталина также является традиционная для царского городового шашка, в постреволюционном мире встречающаяся редко и в 1927 году – явный символ прежнего режима. У его ног – изображенный в виде собаки Ярославский в ошейнике с надписью «ЦКК». Портретно член ЦКК, посвятивший много месяцев преследованию оппозиционеров, уже менее достоверен, но, в отличие от Сталина, изображен с непрорисованными (пустыми? прикрытыми пенсне?) глазами, что придает персонажу некоторую инфернальность. Подпись «и его ищейка „Ярославка“» сочетаются с брызгами ярости изо рта Ярославского, то есть, по сюжету, собачьей пасти. Сталин и Ярославский демонстративно попирают лежащую на полу «внутрипартийную демократию» – основное требование и лозунг оппозиционных масс, направленный против ЦК и Сталина.