Автобиография троцкизма. В поисках искупления. Том 2

Кутузов вспоминал: «Вместе с Голяковым был у него на выходных в гостях около Черной речки. Энко был и у нас на квартире. Последний раз я его видел дней 10–15 тому назад у автобусной остановки». Автобусы из Москвы стали ездить в Подмосковье с середины 1920‑х годов. Это был дорогой и, можно сказать, элитный транспорт – простой рабочий из пригорода на нем никуда не ездил и на остановке так просто не появлялся. «Он рассказывал мне о своих партийных делах в связи с исключением за уклонистские выступления. Дать точную оценку взглядов Энко я затрудняюсь в смысле квалификации их левыми или правыми»[540]. В голове присутствовавшего на встречах оппозиционеров Панина не все сходилось: «В разговоре пошла речь о напечатанных статьях в газете „Коломенский Рабочий“ с проведением Энко троцкистской линии. Я на это возразил, что здесь что-то не вяжется, вы говорите, что он троцкист, а на самом деле его выступления другие, на это мне студент и Копылов возразили, что в газете извратили, а он парень наш»[541].

Бурцев тоже старался уяснить, «чью из платформ, Троцкого или Бухарина, разделяет Энко». «До последней встречи с Энко, т. е. в 10-тых числах мес. 1930 года, я понимал так, что в данном случае разделял оппозиционно-троцкистские взгляды, в другом [взгляды] правой оппозиции – бухаринские. В последней же встрече он высказал большую солидарность с Троцким»[542].

В материалах коломенского следствия ощущается необычайная степень внедрения материала в повседневность. Коммунисты пили вместе водку, сплетничали, занимали друг у друга деньги или велосипеды. Не было ничего, чего они не знали бы друг о друге. Если в Томске студенты, даже сибиряки, в институте точно были приезжими, то в Коломне мы видим местных, укорененных рабочих, проведших на заводе чуть ли не всю жизнь и редко покидавших родные места. Латыши или сибиряки, когда-то переехавшие из Сибири в Коломну, – все они прожили здесь уже долгие годы. У «томичей», входивших в контакт с этими людьми, не было иного пути, кроме как полагаться на уже существующие связи, методы общения и передачи информации. Неспроста они все время спрашивали: кто кого знает, кто и что делал во время дискуссий, на кого можно полагаться? Понятно, что о каком-то внятном разграничении быта и политики речи идти не могло: они просто решали свои житейские проблемы и как бы мимоходом обсуждали Троцкого и Рыкова. Более того – нарастающие вследствие «великого перелома» житейские проблемы заставляли их взглянуть на партийные тезисы, примерить к себе партийные решения. Особенно беспокоили квартирный и продовольственный вопросы – массовое вступление в колхозы крестьян, у которых рабочие снимали жилье, сильно ухудшало качество жизни этого рабоче-крестьянского симбиоза: настоящие коломенские «кулаки» обеспечивали прежде своих постояльцев кровом и пищей, а теперь их хозяйства разоряли по всей округе Коломны в ходе коллективизации и высылки. Так «великий перелом» из лозунга с передовиц газет становился фактом жизни. Если Кутузов или Голяков хотели быть услышанными, они должны были соотнести свои слова с ситуацией на месте. Политика волновала людей как метод решения бытовых проблем, а коломенский быт, в который томичи быстро вписались, позволял создать ту интимность и ощущение общего дела, без которого оппозиционная группировка не сплотилась бы.

На допросе Бурцев подробно описал свои отношения с Энко, доказывая, что ворчание в адрес политики партийного руководства было повседневным делом: «Энко выражал недовольство коллективизацией и продовольственными затруднениями, говорил, что ЦК партии искривляет линию в этих вопросах <…>. Чувствуя себя слабее, я не мог с ним спорить, потому что он начал говорить о том, что я не читал». Но общение шло «широким фронтом»: «Недели 2, а может меньше или больше, я его не видел, и пошел сам к нему, в тот момент, когда я хотел приобрести автомобиль у частника – шофера Ц. Р. К. Беликова». Бурцев решил занять у Энко денег, зная, что тот заработал их от продажи двух велосипедов – проблема поездок из сел на завод и обратно ставила перед рабочими конкретные проблемы. Отметим парадоксы ценовой ситуации того времени: велосипед был дорогой вещью, а вот сильно подержанный автомобиль – дешевле, поскольку не было возможности его ремонтировать без связей на заводе. Впрочем, серьезный разговор о крупном займе, на который следовало приходить по крестьянскому обычаю всей семьей – ведь возможный долг касается всей семьи и может повергнуть ее в нищету, – не состоялся. «Когда мы вместе с женой пришли к нему, дома была одна его жена, а его дома не было. Посидели, подождали и ушли ни с чем»[543].

В какой-то момент допроса в ОГПУ Бурцев спохватился: