Бурцев особо не вникал в политические споры, а отношения его с Энко касались в основном проблем повседневности. «На следующий день он пришел ко мне, и мы пошли с ним смотреть авто. Разговора как будто особого не было». Вскоре после этой встречи органы «спрашивали о Энко, у меня мелькнула мысль о недобром, и я решил, что нужно увидеться с ним, переговорить». Понимая, что он оказался в неловком положении, Бурцев вызвал Энко на откровенный разговор, но «он на мои вопросы смеялся, а я вполне серьезно спрашивал его о том, что он задумал, он с улыбкой уверял, что нет, ничего, а просто высказывал недочеты и рассказал о том, что срезал на партсобраниях докладчика. Я был страшно возбужден и сказал жене, что больше к Энко не пойду, и она не должна ходить. Она со мной вполне согласилась. Не помню, сколько времени прошло, после этого вызвал меня тов. Чесноков». Никита Филиппович Чесноков был следователем Коломенского окружного отдела ОГПУ[547]
.После разговора Чесноков взял у Бурцева подписку о неразглашении, но Бурцев, к огорчению следователей, «вскоре явившись к себе на квартиру, предупредил об этом свою жену Вевер, впоследствии пошел к Энко и предупредил его о вызове в ОГПУ, заявив ему, что ГПУ за ним следит». Вевер этого не отрицала: «Бурцев после его вызова для допроса в Окротдел ОГПУ вскоре явился к Энко и предупредил его о том, чтобы он был осторожен, так как за ним следит ГПУ». «Как на первом допросе, так и при следующих допросах Бурцев всячески пытался скрыть деятельность Энко, а также и свои поступки»[548]
.Отлично понимая, что его действия предусмотрены ст. 121 УПК и что по соответствующей статье УК его могут привлечь к ответственности, Бурцев оправдывался:
Я страшно страдал в этот период. Я не мог себе допустить, чтобы человек, имея первую стадию туберкулеза, решился пойти на это. Что я переживал, трудно описать. Я колебался. Мне хотелось его спасти. Дать спокойно умереть, а в то же время [была] данная мной подписка. Я решился пойти к нему. Ушел с тем, с чем пришел. Дорогою жена успокаивала меня, спрашивала, в чем дело, а в порыве расстройства я решил посоветоваться с ней. Она успокаивала меня, но ничего такого, мне кажется, не сказала. И как-то случилось так, что Энко пришел к нам, я долго колебался и, к ужасу жены, предупредил Энко, что за ним следят. Жалость к больному оказалась таким последствием. Я не мог спокойно работать, обратился к врачу, он давно советовал мне подлечиться и меня направил в госпиталь. В госпитале мне дали отпуск на один месяц.
Врачи в это время никогда бы не дали месяца отпуска человеку, в котором не видели тяжелобольного, и врач, будучи наемным служащим завода, отвечал перед руководством за число больных и отпущенных и был поэтому под постоянным подозрением у начальства. Бурцев продолжал: