Автобиография. Вместе с Нуреевым

Шли репетиции. Наблюдая за своим новоиспеченным учеником и приятелем, Брун все больше увлекался. Он отмечал у Рудольфа колоссальную работоспособность (В 60-е годы Рудольф Нуреев давал около двухсот концертов в год, а после 1975-го – по триста концертов, и танцевал артист практически ежедневно. – Прим. авт.), а главное, то, чего всегда недоставало ему самому – удивительную раскрепощенность.

«Рудику было двадцать три года, я был на десять лет старше. Мы не конкурировали. Балет объединил нас. Нуреев научил меня быть свободным – в балете, за стенами театра, – вспоминал Эрик. – Первое время было забавно дискутировать с ним. Он считал, что я танцую не по-русски, а раз не по-русски, значит, неправильно. Впоследствии мы перестали исправлять друг друга и начали учиться один у другого».

«Нуреев никогда не критиковал советскую Россию. Напротив, всегда гордился подготовкой, которую получил в Вагановском училище и у своего педагога Александра Пушкина. К тому же он был прекрасным актером и одним из своих учителей называл Константина Сергеевича Станиславского» – рассказывал хореограф Пьер Лакотт.

«Я обнаружил негибкий, искусственный подход к балету во многих постановках, увиденных мною на Западе. В сущности, в этом, вероятно, и выражается большое различие между западным балетом и русским. В России подход в целом кажется более гибким, более пластичным. Этот процесс начинается уже в классе. Тренинг в основном один и тот же. Однако от единой основы можно прийти к диаметрально противоположным результатам. Русская хореография создается так, чтобы максимально использовать русский стиль танца с обилием больших прыжков, лирических движений и поддержек. Западный тренинг дает лучшую сбалансированность, самообладание, более отточенные движения ног. Однако в целом ему не хватает свободы и щедрости, уравновешенности и логики», – писал Рудольф Нуреев в «Автобиографии».

Позже в интервью артист рассказывал: «Когда я учился в Ленинграде, преподаватели вбивали в наши головы, что русский балет – лучший и самый правильный в мире. Над нами – студентами постоянно витали призраки Вацлава Нижинского, Сергея Дягилева. Конечно, в мою душу закрадывались сомнения в истинности слов наших педагогов. Но только позже, только приобретя определенный опыт, увидев, что могут предложить разные танцовщики, разные труппы, я смог сравнить, оценить и сделать выводы. Например, когда я увидел, как танцует Эрик Брун, для меня открылся новый мир. Потом я увидел в США Пола Тейлора[31], Джерома Роббинса[32]. Это было так чисто, так неотразимо! Я понял, что не должен возводить вокруг себя какие-то рамки. Напротив, мне следует открыться и учиться всему новому».

За репетициями последовали совместные с Бруном завтраки, прогулки, ужины. Их коллеги хорошо запомнили тот день, когда из гримуборной, в которой находились Рудольф и Эрик, пулей вылетела рыдающая Мария, за ней мчался Рудик, следом шел мрачный Брун. Отныне в этих отношениях третьей лишней была женщина. Речь шла не только о Марии, любой другой подруге Эрика. Речь также шла о матери Бруна, которую он боготворил и, которой до определенного момента подчинялся. Когда в их доме под Копенгагеном поселился новый друг сына, мать Эрика сразу невзлюбила Нуреева. И хотя молодые люди спали в разных комнатах, мудрую женщину трудно было провести.

«У этих двоих было настоящее чувство. Они любили друг друга двадцать пять лет», – вспоминала балерина и педагог Нинель Кургапкина.

Вот что написала в своих мемуарах об отношениях Бруна и Нуреева болгарская артистка балета, близкая подруга Эрика, Соня Арова: «Рудольф был переполнен любовью к Эрику. Он буквально выматывал Бруна и постоянно, мучительно ревновал его к женщинам».

«Руди был очень сильным человеком, – рассказала французская балерина и балетмейстер Виолетт Верди. – Он получал то, что хотел. В их паре Нуреев всеми силами пытался подчинить мягкого и деликатного Эрика».

Впрочем, были в окружении Бруна люди, которые утверждали, что страх перед мамочкой, как и любовь к Марии Толчиф, – не что иное, как выдумки шелкоперов. До встречи с «этим русским» Брун за версту обходил женщин и имел отношения исключительно с мужчинами.

Как бы то ни было, Рудольф знал, что делает. Надо отдать должное «советскому танцовщику», он умел окружить себя необыкновенными людьми.

«Я игрок», – откровенно писал Нуреев в своей «Автобиографии». Игра с Бруном затянулась на двадцать пять лет.

Безоблачные отношения были не для них. Рудольф постоянно закатывал истерики.

«К счастью, у меня есть чувство юмора, – говорил журналистам Эрик. – Трудность заключается только в том, что в случае с Рудольфом не угадаешь, когда шутка его расслабит, а когда разозлит». Устав от скандалов, Брун собирал вещи и уходил. «Я предпочитаю сказать правду и потерять человека, чем врать для того, чтобы кого-либо удерживать подле себя», – сказал Эрик в одном из своих интервью.