Автопортрет неизвестного

– Старый какой-нибудь московский дом, – ответил Игнат. – Но лучше не очень старый. Потому что в старых в основном коммуналки. Ну или дом Нирнзее в Гнездниковском, там отдельные квартиры, маленькие. Он так и назывался: «Дом дешевых квартир». Нет, дом Нирнзее не годится! Как оттуда идти пешком до Большой Калужской? А ну-ка, секунду. – Он посмотрел в ноутбуке. – Сейчас. Шесть километров! Лучше – Полянка, сорок два. Меньше двух км. Полчаса. Старый доходный дом. Там вполне может быть отдельная квартира Колдунова. Конечно, можно Первый Дом Советов, он же Дом на набережной… Но три километра, и слишком уж возвышает Николая Евлампиевича. Он же у нас беспартийный, кандидат наук и вечный зам всех на свете.

– Ладно, я подумаю, – сказала Юля. – А теперь с того места, где мы остановились в четверг. Слушай.

– …неразоружившийся фашист, – сказала Марина.

Алабин взял тюбик, оглядел его, отвернул крышечку, выдавил немного краски на палитру. Закрутил крышечку, положил в сторону. Взял другой тюбик, сделал то же самое. Потом стал искать какой-то потерявшийся тюбик. Нашел. Открыл, выдавил. Стал искать дальше.

– Петя, – сказала Марина. – Ведь мы друзья. Петя, – она поднялась с кресла, – ты же пишешь портреты членов правительства. Твои картины в музеях, в Доме Союзов. Петя, сделай что-нибудь! Не молчи! – Она подошла к нему совсем близко. – Не можешь ничего сделать, ну не надо, нельзя ничего сделать, но хоть скажи, что ничего сделать нельзя! Что все это значит, скажи?

Алабин молча возился с тюбиками, совершенно не реагируя на ее слова, на ее крик.

– Не смей молчать! Ты… Ты… – вдруг она перевела дыхание. – Прости меня, Петя. Прости меня, дуру-истеричку. Антон так баловал меня, вот и получилась такая капризная… Ты и так очень много сделал для нас, для Антона…

– Я? – Алабин поднял голову.

– Помнишь, был проект павильона, и ты поддержал. Даже сказал, что сам будешь делать росписи. Эскизы сделал.

– Да, вроде того. – Он снова принялся возиться с красками. – Но потом эта идея отпала!

Марина замолчала.

Аня подошла к ней и сказала:

– Оставайтесь обедать, хорошо?

– Спасибо тебе, милая, – сказала Марина и сжала Ане руку выше локтя. – До свидания.

Повернулась и вышла, цокая каблуками. Вася, который все это время стоял в углу, бросился ее провожать.

Щелкнул дверной замок. Вася вернулся и с порога сказал:

– Профессор Капустин – неразоружившийся фашист! Дела!

– Петенька, – вдруг сказала Аня. – Надо идти.

Алабин поднял голову:

– Куда, маленькая моя?

– В Кремль, – строго сказала Аня. – Лично к товарищу Сталину.

– Ты что, в своем уме? – слабо улыбнулся он.

– Чего сидишь? – возмутилась Аня. – Друга твоего оговорили, с работы гонят, а ты сидишь, красочки разводишь? Сейчас я тебе рубашку свежую дам. Ты, главное, не стесняйся. Прямо все доложи: так, мол, и так. Товарищ Сталин разберется! – Она выбежала из комнаты.

«Не иначе, за рубашкой пошла, – с тоскливым смехом подумал Алабин. – Потрясающе хороший человек. Но при этом неимоверная, умопомрачительная дура. Оказывается, это одно и то же».

– А может, действительно? – подал голос Вася, он так и стоял в дверях. – А, папа?

– Вы что тут все, с ума посходили, в конце концов, советчики, черт бы вас драл! – закричал Алабин. – К товарищу Сталину обращаться, нет, ведь это додуматься надо!

– Но ты же писал его портрет! – сказал Вася. – Ты же с ним знаком!

– Да, я написал четыре портрета товарища Сталина, – сухо сказал Алабин. – По фотографиям. Да, однажды я имел счастье сделать рисунок с натуры. Товарищ Сталин был сосредоточен на решении громадных государственных задач, но несмотря на это он заботливо спросил меня о моей жизни, о моей семье, и я рассказал товарищу Сталину, какая у меня хорошая жена и умный сын! Думал ли я тогда… Какой позор! – Он схватил тюбик, помял его пальцами и швырнул обратно в коробку.

Вбежала Аня, держа в руках белую рубашку на плечиках:

– Вот, Петя.

– Отвяжитесь от меня! – крикнул он.

Аня прошлась по комнате, пристроила плечики с рубашкой на стоячую вешалку, где висели пиджаки, халаты и свернутые жгутом драпировки.

– Извини, конечно, Петя, но когда у нас на втором участке Гришку Попельзона исключали за связь с троцкистами, тогда Алеша сразу в райком побежал!

– Василий, – сказал Алабин, перебивая Аню. – Сходи-ка, сын, за газетой.