Автопортрет неизвестного

– А то! Вот он сел подле этого матроса, перекрестил его, утешил и подумал: «Вот пойду я наверх, сяду в шлюпку, а шлюпка потонет, шило на мыло. А останусь жив – опять на корабль, опять та же петрушка, мины, бомбы и торпеды. А кончится война, приду домой – господи! Бедность, маленький домик, измученная злая жена, сопливые дети. Ну вас всех! Лучше сразу, лучше сейчас!» А может быть, это вообще – гордыня? Решил досрочно записаться в святые.

– Ты что? – возмутилась Юля. – Ты свинья! Сам рассказал такую прекрасную историю и сам все обосрал!

Она заплакала еще сильнее.

– Прости, прости, прости! – Игнат стал на колени перед диваном, начал целовать ее мокрые и соленые от слез пальцы. – Конечно, там что-то очень высокое. Наверное, я просто этого не могу понять.

Взял ее палец в рот, стал прижимать языком к нёбу.

– Наверное, – сказала Юля.

– И вовсе я не свинья, – через десять минут сказал Игнат, переводя дыхание, поднимаясь с колен, опуская Юлину юбку, сдвигая на место узкую планку ее трусов, отирая рукой свой мокрый подбородок, рот и даже нос. – Я просто литератор. Нет, не просто. Литератор и твой консультант. Я должен просмотреть все варианты и найти правильный.

– Ну и что?

– Склоняюсь к версии «стена». Алабин понял, что перед ним стена. Сломать ее невозможно. Хуже того. Когда пытаешься ее пробить, пробурить, расшатать, когда бьешь по ней кулаками, с самого верха этой стены летят тяжелые камни. Целые каменные куски, блоки, сростки кирпичей, способные убить сразу несколько человек. Вот Антона Вадимовича Капустина придавило таким каменным обломком. Что делать? Стоять рядом с ним, пытаться вытащить? Но он уже раздавлен, из него уже кишки лезут, хребет переломан, он уже покойник, хотя еще жив и стонет. «Ты не плачь, не стони, ты не маленький, ты не ранен, ты просто убит», помнишь стих про войну? Он просто убит. Стоять рядом? Делать вид, что помогаешь? И ждать, пока тебя прихлопнет? Алабин выбрал жизнь – свою, Анину, Васину. Хотя, конечно, ему очень тяжело. Потому что нам всем вынесли мозги этим самопожертвованием. Какое-то советское самурайство. Не знаю. Хотя, конечно, хочется быть красивым, благородным, смелым.

– А ты бы мог пожертвовать собой ради меня? – вдруг спросила Юля.

– В каком смысле?

– А ты в каком смысле хочешь?

– Да ни в каком не хочу, – сказал Игнат. – Хотя… Хотя вот что. Умереть – может быть. Ну представь себе, мы с тобой сидим в ресторане, вдруг какая-то пальба, я закрою тебя и получу пулю. А вот всю жизнь ради тебя мучиться – извини, нет.