Автопортрет неизвестного

Алабин сначала не понял, в чем дело, но бодро и благожелательно протянул ему руку, крепко и дружески ответил на его поспешное сильное рукопожатие, полторы секунды соображал, что надо сказать, поскольку видеть Бычкова никак не ожидал и в первый миг даже, честно говоря, испугался – просто сердце застучало, – потому что с того момента, когда он у него дома болтал что-то о «серьезной тематической картине», то есть уже лет семь, наверное, он Бычкова не видел. Смутился. Но сказал: «Здравствуй, Алексей. Ну садись, коли пришел» – и даже успел укорить себя за такой неестественно-народный стиль разговора, в котором угадывалось одновременно и подхалимство перед народом, и вместе с тем некоторая подчеркнутая отдельность. Даже некое «свысока» – ну или «со стороны».

Эти мысли промелькнули в уме Алабина, но не успели как следует вырисоваться, потому что тут он увидел Аню. Она плакала и шепотом повторяла имя своего сына. Бычков протянул Алабину бумажку – извещение из военкомата о том, что красноармеец Василий Алабин пропал без вести.

Алабин удивился:

«В бою за социалистическую Родину, верный воинской присяге, проявив геройство и мужество – пропал без вести». Хотя внизу, под строчкой, было подписано «убит; ранен и умер от ран». Наверное, не хватило подходящего бланка: «находясь на фронте, пропал без вести». Ну так – значит так.

– А почему тебе пришло? – спросил он у Бычкова.

– Сам не знаю, – сказал Бычков. – Наверное, мой адрес в военкомате ставил. Он мне письма писал. Три письма. Ничего особенного. Что жарко, все время пить охота. А потом два раза, что сильный дождь. Если хочешь, покажу.

– Хорошо, – сказал Алабин, хотя был этим известием – что Вася писал письма Бычкову – поражен едва ли не сильнее, чем извещением. – Спасибо, Алеша…

Аня громко заплакала.

– Ладно тебе, – сказал Бычков. – Может, жив еще.

– Да! – обрадовался Алабин. – Здесь ведь не сказано – «убит». Здесь сказано – «пропал без вести». Это ошибка! Объявится.

Он обнял Аню, погладил ее по голове, поцеловал ее в плечо.

– Ладно вам, – сказал Бычков. – Ну, я пошел.

– Выпьешь? – сказал Алабин, шагнув к буфету и раскрыв дверцу.

– Ты ж сам сказал, что он живой…

И вправду, глупое предложение. Нелепое. Не в лад. Как у Симонова было: «Жди и за помин души выпить не спеши», что-то в этом роде.

– Да нет, ты что, при чем тут… Просто…

«Что “просто”? – осек сам себя Алабин. – Со свиданьицем? Друзья давно не виделись? Как глупо. Не за здоровье же Васи?» Но все-таки достал графин и рюмки.

– Просто так. Просто выпьем.

– Нельзя, – сказал Бычков. – Я не емши. А завтра смена. – И ушел.

Хлопнула входная дверь. Аня заплакала еще громче.

– Здесь не сказало «убит»! – повторил Алабин. – Здесь сказано «пропал без вести». То есть они просто не знают, где он! Потеряли! Понимаешь? Там же сейчас на фронте такая сумятица. Отошли, отступили, подошли с новыми силами, отвоевали, снова отошли, ты же радио слушаешь! Ты понимаешь? Нет, скажи, ты понимаешь? Не смей нашего Васю хоронить раньше времени! – Он говорил очень бодро, так бодро, оптимистично и уверенно, что Аня только посмотрела на него и вышла из комнаты.

15.

Алабин посмотрел на часы. Без пяти одиннадцать ночи.

Разделся; Ани не было слышно. Где она? На кухне, в спальне или в Васиной комнате?

Он прошел в мастерскую. Спать не хотелось. Читать тоже. Работать? Темно. Набросок сделать? Присел к столу, стал чертить на бумаге, ни о чем не думая. Так, вслед за карандашом. Женщина, мужчина, еще один мужчина. Молоденький мальчик и два старика. Женщина. Город. Мостовая, сад. Тротуар. Старик и мальчик. Еще один старик. Не старик, а так – сутулый мужик. Женщина смотрит в сторону. Даже не помнил, сколько времени прошло.

Аня вошла одетая. Сумка в руках.

– Петя, – сказала она. – Я пойду.

– А? – спросил он, очнувшись. На столе уже лежала куча набросков.

– Я к Алеше пойду, – сказала она. – На работу его соберу. Завтрак сготовлю.

Алабин встал, потер затекшую поясницу.

– Сейчас, – сказал он.

Прошел через коридор в гостиную, где ночь назад они разговаривали с Бычковым. Алабин почувствовал, что прошло много времени, но покоситься на часы на стене или пальцем выпростать из рукава запястье с наручными часами ему показалось страшно бестактно. Извещение лежит на столе. Проявив геройство и мужество, пропал без вести. Смех сквозь слезы. Бедный Вася. Бедные они все. Даже такое извещение – и то на неправильном бланке.

– Вот, – сказал Алабин, разворачивая сверток, который он принес и положил на стол, но о котором забыл за всеми этими ужасными делами. – Вот, тут нам халвы выдали немного. Возьми с собой.

Аня взяла халву и пошла на кухню. Алабин пошел за нею. На кухне она ножом отрезала половину куска.

– Возьми все, – сказал Алабин.

– Нет, нет, тебе же тоже надо.

Взяла с полки кусок оберточной бумаги, завернула свою половину. Пошла в прихожую, положила халву в сумку. Сумка была большая, но не очень.

– Неужели все собрала? – спросил Алабин. – Ты, если что оставила или захочешь забрать, приходи, когда хочешь, открывай своим ключом. Бери все, что тебе надо. Книги, например. Или из посуды.

– Ладно.