Автопортрет неизвестного

– Тебе деньги нужны?

– Ну, дай, – совсем спокойно сказала она.

Алабин пошел в мастерскую, открыл комод, выгреб половину, не считая. Вернулся в прихожую, держа в руке пачку купюр. Выправил ее на подзеркальной полочке, постукивая ребром, как растрепанную колоду карт. Протянул Ане.

– Спасибо, – сказала она. Тоже не сосчитывая, спрятала в сумку. – Ты добрый.

Она так всегда говорила, когда он ей давал деньги на наряды, на духи, на билеты в театр, на такси, еще на что-то.

– Да перестань! – махнул рукой Алабин. – Документы взяла?

– Все взяла. Ну, ладно.

– Не ладно, а хорошо! – вдруг вспомнил он старое учительское наставление. Учитесь, дети, говорить правильно.

– Ладно, хорошо, – покивала Аня.

Повернулась, отворила дверь и почти бесшумно вышла, притворив за собою дверь. Щелкнул дверной замок.

Алабин подошел к двери, послушал, как Аня спускается, как затихают ее шаги. В гостиной зашипело, щелкнуло и зазвенело: оставшиеся от прежних хозяев часы сначала отбили четыре четверти, а потом четыре раза. Алабин привычно вспомнил исчезнувшего академика-химика, который раньше здесь жил: он его всегда вспоминал, когда били часы. Посмотрел на свою золотую «Омегу». Подарок товарищей в честь присвоения «заслуженного деятеля искусств». Там на задней крышке награвировано: «Петру Никитичу Алабину в день Государственного Признания – от любящих товарищей по цеху». А где они взяли эти ценные точнейшие швейцарские часы? Неужто в «магазине случайных вещей»? Ну, знаете ли, так вообще можно дойти черт-те знает до чего. Не надо докапываться. На любой исконной территории кто-то жил раньше, и хватит об этом. Четыре часа три минуты. Да, конечно, эти старинные ходики слегка отстают, их приходится всякий раз чуть-чуть подводить вперед – Алабин это делал раз в неделю, когда заводил их тяжелым черным ключом, встав на стул. Надо бы их выбросить. Нет, не надо. Потому что это просто вещь. Но вместе с тем – напоминание о зыбкости всего на свете.

Вот оно что – Алабин снова поглядел на циферблат. Выходит, Аня ждала, пока закончится комендантский час – с полуночи до четырех утра. Ладно. Вот так, без слов, без слез, без объятий и проклятий, без ничего. Ладно. Ну что ж поделать. Круг событий. Она пришла к нему в эту квартиру – то есть осталась у него – ночью, когда Алеша Бычков был в ночной смене, а двенадцатилетний Васька мирно спал под присмотром соседки.

«Соседка! – только сейчас подумал Алабин. – Ах, тут еще и соседка! Соседка, выходит, была всегда готова в случае чего присмотреть за ребенком? Интересные шляпки носила дореволюционная буржуазия, как говорил наш проректор, товарищ Кравченко… Точнее говоря, интересные косыночки носит революционный рабочий класс. Чуждый предрассудков, как и следует истинно революционному классу».

Ему стало стыдно своих нехороших мыслей, но вместе с тем он удивился, как быстро эти мысли появляются, цинические и вместе с тем успокоительные: о ком жалеть? О чем жалеть? Не о ком жалеть и не о чем.

И журавли, куда-то как-то что-то, уж не жалеют больше ни хрена.