Автопортрет неизвестного

– Отца твоего спасти, вот зачем! Мы бы расписались в ЗАГСе, и Антона Вадимовича бы уже никто не тронул. Потому что мой отец Сталина с натуры рисовал, ты поняла? Колдунов, этот подонок, тут же написал бы статью, какой у нас есть великий советский архитектор Антон Капустин! Эх ты, Татьяна Ан-то-нов-на! – Он нарочно выговорил по слогам отчество. – Умер в лагере твой папа. В голоде, побоях и вшах. Из-за твоих лесбийских принципов. Небось, над извещением о папиной смерти слезки лила, мамочку обнимала. Предательница ты, самая настоящая, вот ты кто. Со мной не сравнить.

Таня склонила голову, часто задышала.

– Нет, ты мне все-таки скажи, почему ты такая подлая вышла? – наступал на нее Вася. – Ну ведь это же полная чушь и ерунда! Как укольчик медицинский! Глазки бы зажмурила. Представила бы на моем месте какую-нибудь Клавочку или Зиночку. Или призналась бы мне, правду бы сказала. Я же не сволочь. Я бы понял.

– Заткнись! – Таня хотела дать ему пощечину, но Вася перехватил ее руку и продолжал:

– Нет, но ты все-таки ответь: почему?

– Вася, – сказала Таня. – Потому что это была я. Если бы я стала с тобой спать, хоть один разочек, это была бы уже не я. И если бы я нарушила тайну, то тоже. Я – это была моя тайна. Если это не тайна, то это тоже не я.

– Ага, – сказал Вася и отпустил ее руку. – Все про тебя понял. Your gender identity, не знаю, как по-русски сказать, то есть твои половые привычки и лесбиянские секреты для тебя дороже жизни твоего отца. Эх, Таня, Таня… Редкостная ты даже не знаю кто. Я в немецком лагере был. Меня избивали немцы. Свои у меня воровали хлеб. Стучали на меня. Допрашивали. Пытали. Я видел разных гадов. Но таких ледяных убежденных мерзавок я в жизни не встречал. Я сейчас заплачу. Вот, я плачу!

Слезы и в самом деле потекли у него по щекам, он вытащил платок, промокнул слезы, высморкался.

– Но я тебя все равно люблю, – схватил ее руку и прижал к губам. – То есть не совсем тебя. Люблю в тебе я прошлое страданье. И молодость погибшую мою тоже. Самого себя люблю, хорошего мальчика тогдашних лет. И поэтому тебя тоже. Очень. Не могу забыть. А ты меня любишь – за это?

– Да, люблю. – Она повернула кисть своей руки так, что Васина рука оказалась сверху, и поцеловала ее. – И за это, и просто так. За твою ужасную жизнь.

– Скажи, а ты жалеешь, что тогда не вышла за меня замуж?

– Нет.

– Ну и иди тогда к черту, – светло улыбнулся Вася, чмокнул ее в щеку и выскочил в прихожую.

Схватил с вешалки пальто. Красивая девочка помогла ему найти кепку, которая упала на пол и попала между двумя связками старых журналов.

21.

Вышел за дверь, вызвал лифт и снова поехал вверх.

Позвонил в бывшую их квартиру.

Алексей открыл дверь, усталый, но благожелательный.

– Это вы? Я могу вам чем-нибудь помочь?

– Да, – сказал Вася. – Самую малость. Я уже говорил, что жил здесь с тридцать пятого по сорок первый год. Потом война, плен, Запад. Надеюсь, не осуждаете. Жернова истории, так сказать. Позвольте мне на секунду зайти в вашу квартиру.

– Ольга! – позвал Алексей. – Мама!

Показалась Оля, в домашних брюках и широком фартуке. На лбу у нее торчали очки сварщика, в руках были щипцы-тонкогубцы.

– Ольга, вот господин… простите?

– Алабин, – сказал Вася.

– Господин Алабин приехал из Англии. Он до войны жил в этой квартире. Со своим отцом, известным живописцем.

– Очень приятно. – Оля протянула черную от металлической пыли руку. – Заходите. Хотите чаю? Или кофе?

– Моя жена – скульптор малых форм, – сказал Алексей. – Мама, – сказал он вышедшей в прихожую Римме Александровне. – Господин Алабин. Сын известного художника.

– Очень рада. Перегудова. Кстати, господин Алабин, должна признаться, у нас случайно остались рисунки вашего отца. Большая папка. Иллюстрации к «Мертвым душам». Но мы их подарили музею Гоголя! На Никитском бульваре.

– Это прекрасно! – сказал Вася. – Очень правильно.

– Там были еще две открытки, – продолжала Римма Александровна. – Старые открытки, чуть ли не двадцатых годов, два женских портрета, две удивительно красивые женщины, знаете, в стиле «прекрасной эпохи». И непонятно кто! Мой муж показал одному знакомому сотруднику МГБ, он сказал, что это актрисы – Вера Холодная и Августа Миклашевская. Кстати, у Августы Миклашевской был сын, поразительная судьба!.. Увы, не имею права рассказывать, – важно сказала она. – Выпьете чаю?

– Спасибо, ничего не надо, – сказал Вася. – Я на секунду.

Он и в самом деле пробыл меньше минуты. Огляделся в холле, заглянул в гостиную, вздохнул, увидев на стене старинные часы с маятником, и еще раз поблагодарил хозяев. Оля кивнула и ушла в свою мастерскую – в самую маленькую комнату, где когда-то была мастерская юного Васи, но он не стал об этом говорить.

Алексей вышел его проводить к лифту.

– А чем вы, простите, занимаетесь? – спросил он.