Автопортрет неизвестного

Купил недорогой, четный, как положено, букет гвоздик и приехал в крематорий. Народу было человек десять. Мишкины мать и отец, какие-то непонятные тетки. Два мужика в синих халатах помогли стащить гроб с каталки вот на эту площадку, с которой он уедет туда, где нет ни болезни, ни печали, ни воздыхания. Откуда-то Алексей помнил эти слова. Ах, от Любови Семеновны, когда она рассказывала, как красиво отпевали ее брата, мужа маминой кузины. Его мысли как будто бы услышал безнадежно и многодневно пьяный Мишкин папа. «Гроб несли мастеровые, – громко икая, сказал он. – Никто из духовенства не сопровождал его…» Какое, к черту, духовенство? Алкаш, клоун, дурак! Мишкина мама была вся черная, но не от горя, а от таблеток, наверное. Худая, как скелет. Швы черепа видны, и даже места, где зубы прикрепляются к челюстям, выпирали сквозь пергаментные щеки. Плакала тощими слезами. Когда она вдруг вскрикивала и взмахивала рукой, глядя на гроб, Мишкин отец обнимал ее и целовал довольно искренне и нежно, и она его тоже, и они обнимались и как будто на секунду забывали сюжет этой кошмарной пьесы. Видно было, что у них настоящая любовь, и от этого становилось еще тяжелее. А Мишка лежал в гробу, загримированный грубовато, но ярко, и оттого был еще красивее, как настоящий киноактер, звезда фестивалей. Алексей огляделся. Боялся: а вдруг на похороны придет Сотникова? Нет, конечно. Дунаевой тоже не было, наверное, она уже вообще забыла про Мишку. Попрощались. Алексей склонился над покойником, целовать его в лоб не стал, но слегка потрогал рукой, будто бы прощально погладил по голове, по жесткой, назад зачесанной шевелюре, и убедился, что Мишка безусловно мертвый. Когда все кончилось, на выходе, уже за дверями, он увидел красиво одетую Наташу Ильясову. Длинный тонкий кожаный плащ. Тупоносые сапожки. Тогда это было модно. Она курила и жевала губами, как будто что-то шептала. «Привет», – неохотно сказал Алексей, вытащил берет из кармана куртки, надел. «Привет, – сказала она. – Прости, не могу видеть покойников. Я им дала деньги на похороны и на поминки. Поехали, я на машине». – «Спасибо, я тоже», – сказал Алексей. «Ты разве водишь?» – спросила она. «Служебная», – сказал он, поднял руку к берету, кивнул и пошел прочь.

Больше они ни разу в жизни не виделись. А ведь подумать только, когда им было лет по пятнадцать, она ему очень нравилась, и он ей, кажется, тоже. Он даже хотел на ней жениться и даже папе говорил что-то такое, признавался отцу в любви к соседской девочке, дочери крупнейшего советского химика-органика. Папа говорил: «Расти большой и знаменитый». Собственно, она и теперь была очень ничего. Вот она сказала «поехали». Куда «поехали»? Она-то жила все в том же доме. Кажется, была не замужем. Она же знала, должна была знать, что он женат и живет в другом месте! Куда же она его приглашала поехать? Неужели просто на поминки? Чтоб такая пошла на поминки в эту берлогу? Он все-таки обернулся, но увидел, как она отпирает дверь своей машины – «Жигули» шестой модели, шестерочка, предел мечтаний тогдашних пижонов, – и не смотрит ему вслед.

Ну и пошла она…

Послезавтра Алексей все-таки позвонил Сотниковой.

Набрал номер, она сразу подняла трубку. На миг подумалось: она сидит и ждет моего звонка, о господи, какой же я дурак, идиот, болван, дитя малое, когда же наконец меня Ланской уволит, Ярослав Диомидович лишит допуска, Лиза выгонит, а мама проклянет?

– Сотникова, привет. Это Леша Перегудов.

– Спасибо, узнала.

– Как ты вообще?

– Нормально. Замуж вышла.

– О! Поздравляю. Кто он? Как зовут?

– Неважно. Хороший человек. Журналист. Из «Московской правды».

– Ого! Это прекрасно, – сказал Алексей. – Слушай, Сотникова, тут такая беда. Мишка Татарников умер.

Сотникова ничего не ответила. Алексей подул в трубку, потом спросил:

– Эй, эй, ты слушаешь? Ты где?

– Тут я, – сказала Сотникова. – Когда похороны?

– Позавчера были.

– Что ж ты, сука, не позвонил?

– Я думал, ты знаешь.

– А чего сейчас звонишь?

– Думал, что ты там будешь, а тебя не было.

– Индюк думал! От чего он умер?

– От наркоты и водки. Вернее, от их отсутствия на дальнем полигоне. Повесился, бедняга. Жалко, конечно. Послушай, Сотникова, я вот одного понять не могу…

– Счастливый! – засмеялась она. – Только одного понять не может. Я вот ни хера не понимаю вообще…

– Сотникова, скажи честно, Мишка к тебе подкатывался? Вот, например, когда вы с ним ко мне на дачу ехали, а мы с евойной девушкой Дунаевой вас дожидались. Подкатывался? Обнимался? За ручку брал? Сулил златые горы?