Автопортрет. Стихотворения. 1958–2011

     Все лицо зацеловала —
мокрых век не разлепить.
     Метят ласковые жала
все слезами затопить.
     Шалью белой облипает,
нежным зверем льнет к жилью,
и в дверях не отступает,
тянет песенку свою.
     Утихает на порожке,
растворяется в тепле,
лишь серебряные крошки
оседают на стекле.
     Это все, что на бумаге
остается от меня,
да и то боится влаги,
а точней сказать – огня…
     Морок вьюги изнебесной
завился в семи ветрах:
чуть вздохни – и слезкой пресной
обернется на губах.

Мысли, как снежные вихри:

прилетают и распадаются в прах,

возникают и уносятся прочь.

     Я ушел.
     В себя.
     Далеко.
     Знаю, как тебе со мной
рядом кутать одиноко
плечи в шарфик шерстяной.
     Но не горько, а скорее
терпеливо и светло,
чашкой с чаем руки грея,
в мутное глядишь стекло.
     Там, за ним, с исходом ночи,
словно разом вслух сказать,
звезды наших одиночеств
начинают исчезать.
     Воет снегоочиститель,
в чашке чай давно остыл.
     Как легко в мою обитель
я тебя переместил!
     Если впрямь придешь ко мне ты —
не столкнись сама с собой,
не сожги моей планеты,
грезы этой голубой.

Вплавлена синева

в разводы инея:

эмаль по серебру.

     Чувствуется, вот нагрянет
марта первое число,
запуржит, и забуранит,
и залепит все стекло.
     Как часам в железном беге
износится суждено,
так исчезнет в белом снеге
то, что снегом рождено, —
и навеки белый профиль
за завьюженным окном
сгинет в царстве белых кровель
с белогривым скакуном.
     Но качнется чуть подкова
рядом с дверью на гвозде,
как тоска очнется снова
на грунтованном холсте,
и какой бы слов разъятье
звучностью ни пронизать,
вся их музыка – проклятье,
если некому сказать.

Тянет свежестью —

белья ли, газет ли —

от надтаявшего снега.

     Книгочийствую ночами,
связью терпкой упоен
будней наших с мелочами
вязью писанных времен.
     Мыслей чаша круговая
переходит от судеб
к судьбам, суть передавая:
как вода, как черный хлеб,
жизнь сладка!
     Тому порукой
мука трудная моя,
от которой и с подругой
легкой нет мне забытья.
     Перышко еще от птицы
вечности не принесло,
и в конце еще страницы
не проставлено число,
и картонке на мольберте
весь не отдан непокой,
чтобы день, другой по смерти
праздность править в мастерской.

Вот и событие:

ветер переменился.

     Снег осунулся, но тропку
за ночь свежим занесло.
     В учреждение торопко
я бреду, чтоб в ремесло
впрячься и свою природу
тратить фабрикой ума —
любоваться на погоду
без отрыва от бумаг.
     Днем в безликости расчета
трезвый торжествует бог,
но для вечера он черта
человечного сберег.
     И толчет ледышки в ступе
рыжий чертушка – мой друг.
     Может, оттепель наступит
в самом деле, если вдруг
в нетерпении подрамник
он холстиной оснастит, —
пусть там завтра спозаранок
тропка мерзлая хрустит…