Аз есмь царь. История самозванства в России

Отождествление русских царей с Антихристом вскрывало деспотический и религиозный характер режима. В XX веке, когда уже имели место революция 1905 года и расширение политической сферы, старорежимные понятия самозванчества и Антихриста казались атрибутами прежнего строя, предшествовавшего современной форме политики. Однако запрос на активное использование образа Антихриста сохранился и после расширения политического поля в России. Экспроприации, репрессии, всевозможные поборы и произвол властей вызывали в памяти самые мрачные картины недавнего прошлого. Аналогия между колхозной и крепостной системами становится расхожим мотивом в разговорах крестьян. Но было бы ошибкой сводить тему Антихриста только к воскрешению этого пласта прошлого, ибо его образ заключал в себе и ближайшее будущее. В самом деле, когда мы спрашиваем себя о корректности этой аналогии, мы не можем оставаться только в рамках сравнения коллективизации и крепостного права, поскольку обращение крестьян к теме Антихриста было реакцией на насилие советской власти во имя коммунистического будущего. Наше вопрошание относится и к будущему, к будущему же было приковано и внимание общества, именовавшего власть Антихристом. Поэтому речь советского крестьянства, выворачивая наизнанку привычный ход времени, осмысливала прошлое из перспективы будущего, с опорой на диалектику прошлого и будущего и их пересечение в настоящем. Будущим-прошлым были одержимы все участники процесса коллективизации (для правительства это перспектива построения коммунизма, для крестьян – наступление Антихристова царства), но, имея за плечами определенный опыт, все они, по выражению Рикёра, были «затронуты прошлым». Однако «поле опыта» (Рейнхарт Козеллек) у всех разное. Что именно в будущем, предлагаемом правительством, заставляло крестьян выбрать из пространства своего опыта фигуру Антихриста?

БОЛЬШЕВИСТСКАЯ ПРЕЗЕНТИФИКАЦИЯ ПРОШЛОГО

Религиозность. Легитимность коммунистического будущего обеспечивали «научные законы», единственным правомочным толкователем которых выступала партия. Согласно «марксистско-ленинской науке», рабочий класс должен был сохраниться и поглотить все слои общества, тогда как другие – исчезнуть в силу естественных экономических причин или по сознательному решению диктатуры пролетариата, то есть партии. Само общество, таким образом, перестает быть источником легитимности политической власти и предложенного ею проекта общества будущего. Отныне этим источником служили труды Маркса и Ленина, возведенные в ранг новой научной дисциплины, или теории, то есть тексты, которые были предшествующими и внешними по отношению к настоящей социальной практике и над которыми последняя не имела власти. Иными словами, имманентность, свойственная современной политике и целям революции, то есть земная легитимность власти, была отодвинута на второй план и заменена трансцендентной концепцией истории, но как ни парадоксально, рожденной в современной политике. Такая концепция тяготела к религии, но не к традиционной доктрине, которую проповедует Православная церковь, а к религиозности, лежащей в основе Коммунистической партии. Если, таким образом, трансцендентное являлось частью модерного и вторгалось в имманентное, призванное служить фундаментом современных политических концепций, значит, последние были не способны учесть современную политическую реальность во всей ее полноте. Иначе говоря, дополнительное осмысление советского опыта может не только способствовать пониманию его особенности, в частности специфики путей развития модерности в России, но и показать необходимость осмысления всей русской истории для расширения нашего понимания политической модерности вообще.