Аз грешный…

Наступило время, когда Адольф Эберс повёз их на приём к генералу Таубе – он был членом Госсовета Швеции и уполномочен принять докончальную грамоту от московского царя. Грамота была датирована 7 августа, в ней Алексей Михайлович просил шведов прислать в Кардис делегацию для ратификации мирного договора не позднее 30 сентября. До этого срока у шведов оставалось менее недели, и послать делегацию в Лифляндию Госсовет уже не успевал. Котошихин был отпущен домой с обещанием генерала в самое ближайшее время ратифицировать мирный договор с Москвой.

Эберс последние дни зачастил на подворье и заводил с Гришкой длинные беседы на разные темы, но больше всего он интересовался Россией, её порядками и фактами из личной жизни русского гонца. Гришка старался в меру возможности удовлетворить любопытство шведа, но всё время вспоминал о крестоцеловательной грамоте, которую он подписал перед отъездом из Москвы. На прощальной встрече Адольф Эберс вручил Григорию два серебряных кубка на общую сумму в 304 талера и весом в 253 с половиной лота. Подписывая бумагу на содержание русской делегации и отдавая её Эберсу, Котошихин увидел, что шведы на их содержание затратили целое состояние – 500 талеров! Это было совершенно невозможно! На такие деньги можно было в течение недели кормить чуть ли не всех нищих города. Он хотел, было, спросить Эберса о ценах на пропитание, но, подумав, решил этого не делать. В конце концов, если комиссар ради поживления залезал в карман, то не к Гришке. Поруха выйдет шведской казне, вот и пускай с плутишкой разбирается Госсовет, генерал Таубе, канцлер Делагарди или хучь сам малолетка Карла Одиннадцатая!

Котошихин соскучился по дому.

Швеция ему решительно не понравилась.

На обратном пути Котошихина с помощниками посадили на другой корабль, капитан которого оказался не таким общительным, каким был шкипер Страндберг. Зато он познакомился с одним пассажиром, рассказавшим ему свою печальную историю.

Как только Стокгольм скрылся из вида, Котошихин вышел на палубу полюбоваться морем. Оно уже не казалось ему таким страшным, а наоборот, внушало одновременно интерес, трепет и уважение. На палубе он увидел человека в немецком платье, бросающего куски хлеба за борт. Громкоголосые чайки подхватывали их на лету и устраивали драку. Кончив кормёжку, человек обернулся и, обнаружив Котошихина, пошёл к нему. Гришка подумал куда-нибудь скрыться, но было уже поздно – человек заговорил с ним на немецком языке.

– Русский? – спросил он с любопытством.

– Да, – неуверенно ответил Гришка. Вступать в разговоры с посторонними ему не рекомендовалось.

– Первый раз вижу русского. С поляками приходилось сталкиваться, с немцами, датчанами, голландцами, турками, а вот русского вижу первый раз. Позвольте представиться: лифляндский дворянин лантрат Паткуль. Фридрих Вильгельм Паткуль.

Гришка тоже назвал себя полным именем: Григорий сын Карпов Котошихин. По чину полное имя ему было не положено, но ронять себя перед иностранцем было негоже. Немец закашлялся и вытащил из-за пазухи платок.

– Купец? – продолжал допрашивать Паткуль.

– Приказный человек царя подъячий Посольского приказа, – отрекомендовался Гришка.

– Дипломат, значит. С чем приезжали в Стокгольм?

– С миром, – дипломатично ответил Котошихин.

– Мир – это хорошо, – сказал лифляндец и помолчал. – Вероятно, аудиенцию получили у самого канцлера?

– А как же, всё по чину.

– А мне вот добиться приёма у графа Магнуса не довелось, – вздохнул собеседник. – Хотя встречаться с ним приходилось. Да. Когда ваше войско вторглось на нашу землю, граф поручил мне как лантрату надзирать за Волльмарской округой и оказывать содействие шведским военным. Тогда он мне верил. А сейчас… сейчас я для него никто.

– Что так? – поинтересовался Котошихин.

– Потому что мы, лифляндцы, для шведов люди второго сорта. Нас даже в состав королевства не включили. Мы – просто заморская провинция, с которой можно только шкуру драть и требовать одного – повиновения.

Паткуль опять закашлялся.

– Вот возвращаюсь из Стокгольма с пустыми руками. Меня затаскали по судам – я вот уже четыре года никак не могу оправдаться. Здоровье всё потерял, имущество, а ведь мне уже шестьдесят, и на моих руках семеро детей – три дочери от первого брака и трое сыновей – от второго.

Послышались крики – кричал смотровой на носу судна. Началась суматоха, послышались команды и топот ног матросов. На палубу с испуганным лицом выскочил гришкин челядник и, увидев хозяина, стал махать ему руками. Но скоро всё выяснилось: шведы заметили справа по курсу парус и сыграли тревогу. Капитан опасался встречи с датчанами и голландцами, которые время от времени нападали на шведские корабли и отбирали грузы. Убедившись в том, что никакой опасности судну не угрожает, дали команду «отбой», слуга исчез, и Паткуль продолжил свой рассказ. Котошихин уже не смог уйти и решил дослушать его до конца.