Аз грешный…

Водка вступила в ноги, огненным ручейком разлилась по желудкам и согрела скукожившиеся от холода подьячие души. Котошихин сидел, молча ел-пил и слушал, как приезжий заливался соловьём и рассказывал о своей службе при князе Долгоруком.

– …и вдругорядь рублевик подарил и сапоги со своей княжеской ноги обещал. Князь без меня шагу ступить не может, советуется во всём и вниманьем своим ни на час не оставляет, – хвастался Мишка. – Чай тебя тут князья-воеводы совсем затюкали? Но ништо, мы на них управу мигом сыщем! Князь Юрий человек прямой и решительный, он никакой неправды ни от кого не потерпит! Ты что молчишь-то, словно рыба воды в рот набрамши?

– Я слушаю, – нехотя ответил Котошихин.

– Слушай тогда, что я скажу. – Мишка оглянулся по сторонам, и хотя в избе, кроме них, никого не было, зашептал: – Я ведь неспроста к тебе пожаловал – меня князь Юрий к тебе послал.

– Вот и слава Богу, что востребовал, наконец, – вставил Гришка. – Когда ехать-то?

– Да ты постой, не мельтеши, – перебил его Прокофьев, дыша застарелым перегаром прямо в лицо собеседнику, – поедем, хоть сей секунд. Тут дело совсем другое, тонкое. Князю нужна твоя своеобычная помога.

– Я – что? Я завсегда готов.

– Ну, вот и ладно!

– А что нужно-то? – поинтересовался Гришка.

– Дело-то, ежли вникнуть, для тебя пустяшное, но выгодное. Надо памятцу для нового воеводы составить о князьях Якове да Иване и изложить в ней, всё как было: как они своим долгом ратным пренебрегали и войску польскому вкупе с королём во всём уступали и позволили им под Глуховым без боя уйти в Польшу, как казну войсковую под себя гребли, как купцам литовским и новгородским попустительствовали…

– Постой, постой, – протрезвел Котошихин, – так это всё пахнет доводом! Того, о чём ты сказываешь, не было! Нет, не скажу, что князья-воеводы за дело горой стояли. Князь Ромодановский просил их о подмоге, но Черкасский ссылался на то, что его войско и так изнемогло… Ежли разобраться, оно так и было. Но прямой измены государю с их стороны я не видел.

– Ну и что, что не видел? А ты раскрой зенки-то да посмотри хорошенько – вот и враз узреешь!

Котошихин взглянул в глаза Прокофьеву – тот не мигая смотрел на него и глупо улыбался. Первым не выдержал Гришка и опустил голову.

– Ты не сумлевайся, – заторопился Прокофьев, – князь Юрий тебя не забудет. Он обещает правду сыскать по делу твоего батюшки. Князь сейчас в большом почёте у царя Алексея Михайловича, он всё может: и виноватых сыскать и наказать, и домишко изъятый тебе вернуть и кое-что другое сделать. Ну, что молчишь-то?

– Что-что! Тут поразмыслить надобно.

– Ты что – ума лишился? Что же я скажу князю, когда приеду? Что ты в раздумье? Да он меня… Да он тебя…

– Ну ладно, скажи… скажи, что согласен.

– Вот это другое дело, – обрадовался Мишка. – Вот это по-нашему! Теперь слушай дальше: я должен воротиться сей же день к вечеру в Смоленск. Ты же бери чернила да бумагу и строчи памятцу. Утром выезжай в Смоленск. Я тебя там встрену. Добре?

– Добре.

Мишка тут же начал собираться в обратный путь, но прежде чем исчезнуть, прошептал Гришке на ухо страшную весть:

– Псковский воевода Бутурлин отписку на Москву прислал – у них в городе взрыв зелейной палаты случился. Уйма пороха взлетела на воздух, а весь стрелецкий наряд из семи человек цел остался. Смекаешь?

– А что?

– Как что? Все стены пороховой казны на куски разнесло, а они – живы! Выходит, заранее в сторону отошли. Измена!

– И кто же всё это учинил?

– Пока розыск не закончится, ничего неведомо. Пушкарский начальник Мишка Еремеев, вишь, за день до несчастия самолично наряд тот проверял, и ничего подозрительного не заметил. Казна была заперта. Видать, лазутчики польские расстарались и подкупили стрельцов. Разрядный приказ всех на ноги поднял. У вас тут тихо?

– Навроде, спокойно.

– Да уж у вас тут тишь и гладь и Божья благодать!

Когда он уехал, от неожиданно воцарившейся в избе тишины зазвенело в ушах, и Котошихина охватили тяжёлые мысли.

Это что же получается? Долгорукий на его горбу собирается в рай въехать?

Положим, возведёт он на Черкасского и Прозоровского хулу, царь их накажет, а он будет вечно носить в себе грех забойца и грабельщика? Ну а ежли, к примеру, опальные князья оправдаются, то кто тогда пострадает в первую очередь? Долгорукий? Ой, ли! Князь уж найдёт способы отбояриться, а вот Гришку за напраслину и клевету возьмут и спросят, как следует! Да его просто могут притянуть к делу как свидетеля, а доносчику – первый кнут! Хорошо, если бы кнут – дыба!

Дальше: ну откажется он помочь князю Долгорукому извести своих предшественников – что тогда? Очень даже просто: Долгорукий сживёт его со свету, живьём скушает, и даже никто этого не заметит. Недаром отец князя имел прозвище Чёрт, а он сам – Чертёнок!

Куда ни кинь – везде клин.

Ну и влип ты, Григорий Карпович, в дерьмо по самые уши!