Аз грешный…

– Знамо дело, по нраву! – завопил Прозоровский. – Царёв человек! Никаков он не царёв, а служит Ордин-Нащокину. Все соглядатаи таковы у лифляндского воеводы! Мягко стелют, да потом оказывается жёстко спать на ихней постели.

– Что ты предлагаешь, князь?

– Вызвать его и допросить с пристрастием!

– И чего мы добьёмся? – спросил Черкасский. – Ежли он всамделишный тайный человек государя нашего, то разве он в том признается? А навредим себе безмерно. Тогда уж точно нам головы с тобой не сносить. Подойдём с другой стороны, ежли, к примеру, он никакого касательства к нашему отзыву не имеет. Так за что же нам его зря губить и грех на душу брать? Нет, негоже нам на него нападать, негоже. Собирайся-ка в Москву, князь, там и предстанем пред светлые очи Тишайшего. Что будет, то и будет. Авось Бог помилует, а свинья не съест.

Оставив Котошихина в покое, князья стали собираться в путь.

Князь Юрий Долгорукий недостаток своих полководческих и дипломатических способностей с лихвой восполнял крутым нравом и властным твёрдым характером. Князь умел добиваться своего, не очень-то разбираясь в средствах и совсем не задумываясь о последствиях. От своего деда, носившего кличку Чёрт, Юрий Алексеевич получил кличку Чертёнок, но к описываемому нами времени он вполне и во всём превзошёл своего предка и мог с полным основанием носить его прозвище. Тишайший пользовался услугами Долгорукого в самые критические моменты, к примеру, во время восстания Степана Разина. Протопоп Аввакум, обещая царю в одночасье «перепластать» всех никониан, просил только дать ему в помощь Чёрта – «воеводу крепкоумного».

«Крепкоумный» воевода в войске показываться не спешил, однако без дела не сидел. Он первым делом по одному вызвал к себе в Смоленск всех подчинённых военачальников и учинил им подробные расспросы о том, как проявили себя в ратном деле князья Прозоровский и Черкасский. Новый воевода принадлежал к тому типу русского начальства, который делает себе карьеру исключительно на разоблачении мнимых или явных недостатков и упущений своих предшественников.

Полковые воеводы приезжали в Смоленск, неохотно говорили разное, но поклёпа на своих бывших начальников возводить не пожелали, а всё больше нажимали на недостачу пороха, на задержку пополнения из Москвы и отсутствие провианта. Долгорукий морщился, вращал глазами, ругался, делал намёки, но нужных сведений на Прозоровского и Черкасского так ни от кого не получил. Понятное дело: возведёшь поклёп на начальника, так и до тебя самого доберутся. Круговая порука!

Это приводило Долгорукого в бешенство. Как же так? Даже у самых хороших воевод должны быть неисправления, а уж у этих кулей рогожных и подавно!

Тогда князь Юрий вспомнил о Котошихине. Вернее, напомнил ему о Гришке подьячий Мишка Прокофьев, которого Долгорукий получил к себе в помощь от Посольского приказа, а уж потом послал Мишку в Дуровичи.

Котошихин Прокофьева знал очень хорошо и не любил. Прокофьева вообще никто не любил. Мишка был откровенным ябедой и славился своими нашептываниями и интригами. Его часто заставали в укромном уголке прилипшим к уху какого-нибудь дьяка или думного дворянина и «сливавшего» свою насердку на товарищей.

От Мишки всё можно было ожидать, от него шарахались, его боялись. Умные люди пытались его «поучить маленько», заманив в кабак, но всё было напрасно. Мишка продолжал ябедничать и подличать перед начальством, как прежде. Не исключено, что Прокофьева специально избыли подальше от Москвы, что было вполне разумным шагом, но сочетание подлеца Прокофьева с интриганом Долгоруким делало эту парочку чрезвычайно опасной в русском войске.

В конце августа полковой подьячий Мишка Прокофьев неожиданно объявился в Дуровичах. Он застал Котошихина в главной избе. После отъезда Черкасского и Прозоровского Гришка не знал, куда себя деть от безделья, по привычке шёл с утра в опустевший купеческий дом, часами сидел, скрючившись на скамейке, смотрел в окно, считал там галок и ждал, когда его позовут в Смоленск.

– Ба, кого я вижу! – закричал Мишка, вваливаясь в помещение. – Будь здрав, Григорий Карпович! Наше вам!

Прокофьев изогнулся в дурашливом поклоне.

– Будь! – буркнул Котошихин, поднимаясь с лавки.

– Али не рад гостям? – продолжал изображать весёлую и неожиданную встречу со старым товарищем Прокофьев. – Не журись, я к тебе с хорошей вестью. Князь Юрий Алексеевич жалует тебя своим высоким вниманием.

– Да пора бы уж вспомнить, – ответил Котошихин. – Чай уже месяц прошёл, как я сижу без дела.

– Была бы шея, а хомут найдётся! – Мишка блеснул своими воровскими глазами. – Ну, да ладно, сперва перекусим с дороги да потолкуем за чаркой. Я тут не с пустыми руками явился.

Он полез в сумку и начал выкладывать на стол разную еду: мясо варёное, пироги с капустой, яйца, а в конце выставил бутылку польской водки.

– Ну, как – ндравится? То-то, знай наших.

Гришка позвал челядника, и тот принёс пару забытых совоеводами оловянных кубков, миску квашеной капусты и жбан с квасом. Прокофьев разлил водку и произнёс:

– Будь здрав, Григорий Карпович.