Аз грешный…

«…А которые люди учнут воровать и к литовским людем с вестьми ходить, и кто учнёт с литовскими людьми и изменникам съезжаться, и ему тех людей велети имати и про измену и всякое воровство роспрашивати, и всякиесыски сыскиват накрепко. Да будет кто доведётся до пытки, и тех пытать накрепко, а что оне в роспросе и с пытки начнут сказывать, и те роспросные и пыточные речи присылати к государю, к Москве, а тех воров метати в тюрьму, до государёва царёва и великого князя Алексея Михайловича всеа Руси указу, да о том ко государю писать…»

Наказ читал князь Яков Куденетович, а князь Иван Семёнович кряхтел, чесал бороду и часто моргал глазами. Воровства и сношений местных людишек с ляхами да литовцами у них тут тоже хватало вдосталь. Прочитав наказ, Черкасский свернул его снова и, подмигивая Прозоровскому, спрятал за пазуху:

– Чуешь, кыназ Иван, чем дело пахнэт?

Утром Гришка проснулся рано, но не оттого, что выспался, а от клопов. Эти твари, питавшиеся живым телом, по всей видимости, истосковались по людской кровушке и набросились на Котошихина со всей своей клопиной неистовостью. Но вставать всё равно не хотелось, он лежал в полумраке, пялил глаза на свет, машинально шлёпал себя то по одному месту, то по другому и не сдавался, размышляя о том, как у него будет складываться день.

Наконец он не выдержал и резко встал с дощатого настила. Плеснул из ковша холодной водой в лицо, вытерся короткой ширинкой, натянул холщовую срачицу на искусанное тело и вышел во двор.

За воротами послышался топот копыт, показалась одна лошадиная морда, другая, потом за ними выплыли сами всадники. Со своего ночного промысла возвращался конный дозор – князь Черкасский неуклонно посылал конных людей на разведку, они были глазами и ушами войска. В соседних лесах то и дело обнаруживались польские дозоры и лазутчики, и пока все военные действия ограничивались мелкими стычками этих ночных дозоров. Спустя некоторое время противники, в зависимости от полученных лазутчиками данных, начинали активные боевые действия. Впрочем, до генеральных сражений дело не доходило – мелкие отряды нападали на отдельные города и сёла, брали в плен зазевавшихся или отсталых вояк, грабили тылы и обозы и снова возвращались в свой лагерь.

К седлу одного из конников была привязана верёвка, а на другом конце верёвки, связанный за обе руки, болтался какой-то человек в польской одежде. Въехав во двор, старший разъезда – дюжий сотник – ткнул пленника бердышем пониже спины и прикрикнул:

– Иди, иди, голубчик, не упирайся! Не прогневайся – прогоны на тебя не успели выписать!

Гришка заметил, что удар бердыша был щадящий, а голос сотника звучал добродушно. Было видно, что конник делал это больше для порядка, чтобы пленный не подумал, что попал к русским в гости на пир, а московский дьяк видел, что ратники царя свою службу знают.

– Что за птицу, добрые молодцы, поймали? – спросил Гришка, когда процессия поравнялась с ним.

– Видать, лазутчик ихний, шёл к нам, – ответил старшой. – Что зенки-то вылупил? – закричал он снова на пленного. – Не доволен, поди?

Пленный поднял голову и взглянул на Котошихина. Разбитая губа, тёмные взлохмаченные волосы, живые умные глаза. Где же видел он эти глаза? Когда?

Стражники подъехали к крыльцу, а Гришка всё глядел пленному вслед и гадал, где и когда он мог встретиться с этим человеком. Пленный, по всей видимости, тоже узнал Котошихина и оглянулся на него, пока его волокли мимо.

Старшой отвязал верёвку от седла и повёл пленного в дом. Скоро прибежал челядник Черкасского и позвал Гришку к воеводам.

«Ага, видно, сейчас будет учинён допрос», – догадался Котошихин и начал быстро собираться. Вероятно, поляк не говорил по-русски, и понадобилась его помощь.

Когда Котошихин вошёл в избу, пленник всё ещё был на привязи, и стражник стоял рядом с ним и держал верёвку в руках, ожидая дальнейших распоряжений. Гришка ещё раз внимательно взглянул на поляка, тот прямо смотрел ему в глаза и улыбался.

– Что – не узнаёшь? – спросил он по-польски. И тут Гришку словно осенило: пан Квасневский! Бывший человек гетмана Гонсевского! Гонсевский-то с помощью этого человека четыре года на Москве пленником сидел, а потом был обменен на нескольких пленных русских бояр. Как же это он его сразу-то не признал! Но почему он здесь и в таком виде?

– Кажись, узнал. Будь здрав, пан Квасневский. – Гришка сделал, было, шаг по направлению к старому знакомцу.