Аз грешный…

Котошихин нашёл царских воевод в Дуровичах, в нескольких верстах от Смоленска. Городишко был вконец оскудевший, запаршивевший и обезлюдевший – как и все населённые пункты этого края, вдоль и поперёк исхоженные русскими, польскими и литовскими войсками. Посадские люди все давно разбежались, острог был разрушен – в чесноке зияли огромные проходы, починить которые было никому недосуг. В городе осталось сот триста немощных стариков, старух и случайных людишек да примерно столько же голодных собак и кошек. Ночью по улицам пробегали стаи волков, задирали несколько собак и тем самым облегчали город от бремени их содержания.

Расположились воеводы в брошенном купеческом доме.

Князь Иван Семёнович встретил Котошихина настороженно – он знал дьяка по Ливонии и ничего хорошего от его присутствия здесь не ждал – Гришка был человеком Посольского приказа, и этим всё было сказано. Князь Яков Куденетович тоже был проинформирован об этом, но вели себя воеводы любезно и миролюбиво.

– Давыненько мы тебя уж тут подыжидаем, слава Богу, прибыл, наконец, – приветствовал его Черкасский.

Прозоровский ограничился еле заметным кивком, сопровождаемым таким же невнятным бормотанием.

– С дороги приустал, небось, Григорий Карпыч? – неискренно засуетился Черкасский. – У нас тут ни мыльни, ни тёплой печки нетути. Сами все закоростели донекуда. Вот перекусить для тебя что-нибудь отыщется. Но не обессудь: разносолами и закусками не богаты. Савелий, принеси подьячему поесть.

Откуда-то возник рыжий веснушчатый челядник, рукой смахнул для блезира пыль со стола, бухнул на стол кружку кваса и холодный кусок засохшего отварного мяса и ушёл.

Котошихин, не дожидаясь второго приглашения, сел за стол и начал руками крошить мясо и запивать его кислым квасом. Свои припасы в дороге давно кончились, и последний раз его кормили накануне вечером в Смоленске. Значит, с тех пор прошло чуть ли не сутки.

– Ну, говори, с чем приехал, – требовательно сказал Прозоровский, возмущённый тем, что приходится ждать, когда кончит есть этот безродный дьячишка.

Гришка прервал еду и достал из сумки два запечатанных бумажных свитка, один из которых был послан из Разрядного приказа, а второй содержал указания Алмаза Иванова воеводам принять Котошихина в качестве помощника по переговорным делам:

– Отписка из Посольского приказа и грамота из Разрядного. Там всё сказано.

Прозоровский сорвал печать со свитка посльского приказа, развернул бумажный рулон и стал внимательно читать. По прочтении он протянул бумагу Черкасскому, тот быстро пробежал её глазами и бережно скатал в рулон и положил на стол.

– А на словах передать есть какое поручение? – спросил он Гришку, который уже уплёл всю еду и приготовился к беседе.

– На словах великий государь передал, чтобы воеводы не оставляли в мыслях пользу государства московского, строго правили промысел воинский, наблюдали честь русскую и веру православную. – Тут он прибавил немного железа в голос, и воеводы при этих словах многозначительно переглянулись. – Касаемо провианта и ратных припасов передано, что из Москвы вслед за мной выходит большой обоз, так что всё необходимое вскорости должно прибыть в Смоленск.

– Вот и отлично, – обрадовался Черкасский. – Вот тогда мы и всыплем полякам по первое число.

– А восполнение нашему войску будет ли? – поинтересовался Прозоровский.

– Мне об этом сказано не было, – ответил Котошихин, – но, по моему разумению, ждать его вряд ли стоит. Народишко совсем оскудел, от службы уклоняется, да и казна царская вельми иссякла. О бунте недавнем слыхали?

– Это уж как водится, – уклончиво ответил Прозоровский. – Слишком мягок наш батюшка-царь, надобно было содрать со всех смутьянов живьём шкуру!

– Шкуру-то и так всю содрали, – сказал Гришка, – хлебушко вздорожал сильно, но и того скоро не будет. И некому воззреть на бедность и голод людские.

– Ты эти речи изменнические брось, дьяк, это не твоего ума дело! – строго прикрикнул Прозоровский. – Ишь рассупонился тут и мает непотребное супротив государя и порядков царских! Мы не позволим!

– Оставь, кынязь Иван, – вступился Черкасский. – Мы не в Москве, чай, а промеж себя. Промеж своих чего не бывает?

– Потворствуй, потворствуй, князь, – взвизгнул Прозоровский, – вот он первым и донесёт на нас, что мы терпим его богопротивные речи! – Он ткнул своим коротким указательным пальцем-колбаской в Гришку.

– Это ты напрасно, князь, – обиделся Гришка и встал из-за стола, кланяясь в красный угол. – Мы свою честь и совесть хорошо понимаем. Да и правда твоя, воевода – не моё это дело. Не для этого я сюды прибыл. Куды на ночлег-то прикажете пройти?

Гришку отвели в какой-то домишко, спрятавшийся за поломанной изгородью тут же во дворе поодаль от основного дома и предназначенный, вероятно, для обслуги. На следующий же день походная жизнь закрутила его своей непрерывной чередой событий, непредсказуемостью и опасностями.

Разрядный приказ прислал циркулярный наказ всем порубежным воеводам: