Аз грешный…

А которому боярину и воеводе… лучится писать к царю против всяких дел отписки, и они пишут таким обычаем: «Государю царю и великому князю» имя его царское и титла, а по титле «холоп твой Яшка Черкасской, Ивашко Воротынской (или кто-нибудь) со товарищи (или один) челом бьют (челом бьёт)», потом дело; а княжеством ся не пишут и чину своего не поминают.

Царь дал указание Алмазу Иванову подобрать такого человека, и теперь Котошихин в глазах Черкасского и Прозоровского представал как доверенное лицо самого великого государя.

Думный дьяк Посольского приказа Ларион Лопухин в реестре выдачи жалований за 1664 год сделал отметку: «…и в нынешнем 172 году24 жалованье двадцать рублев Григорию Котошихину для полковой службы дано сполна по особой выписке; да ему ж в приказ и подмоги двадцать четыре рубли». Деньги были не ахти какие, но на прокормление хватало.

И Гришка поехал под Смоленск с большой охотой. Москва ему сильно надоела. Особенно обременительным делом оказалось потрафление сразу двум сторонам: и своим и шведам. Приходилось всё время держать ушки на макушке, чтобы не опростоволоситься перед приказным начальством и не ударить в грязь лицом перед комиссаром Эберсом. Эберс впился в него, словно пиявка и не пропускал ни одной возможности для того, чтобы «выдоить» из подьячего нужные сведения.

Это Гришке было не по нраву: он считал, что добросовестно служил шведу, но нельзя же, в конце концов, быть таким наглым, чтобы требовать приношений чуть ли не каждый божий день! Совесть-то должна быть у лютеранина! А потом: что ж швед за свои сорок карбованцев всю жизнь на Гришке верхом кататься станет? Нет, так Гришка не договаривался! Он как-то намекнул Эберсу, что, мол, пора бы и честь знать и прибавить ещё деньжат, но в ответ тот только похлопал Гришку по плечу и сказал, что «за шведской короной жалованье не пропадёт, ты работай, мил-человек!»

Так что командировка оказалась как нельзя кстати. Спасибо Афанасию Лаврентьевичу – это его стараниями Котошихин получил назначение. Пусть теперь этот жирный свейский кот попляшет без него! Жёнка, правда, плакала и жаловалась, что опять остаётся одна-одинёшенька, ну а что он-то мог поделать? Видно, бабам так на роду написано: плакать, ждать да тосковать. О-хо-хо-хо-хо! Само собой, жалко её, горемычную. Чего хорошего она видела в жизни?

А отца он так и не нашёл с мамкою. Так и сгинули где-то, и вряд ли когда он узнает, где они нашли свой последний покой. И на могилку ихнюю никто не придёт. Сначала Гришка был очень зол на Прокопия Елизарова и даже думал его где-нибудь выследить и пришибить ненароком. Но потом подумал, что Прокопий тут ни при чём, он такой же подневольный, как и сам Гришка. Мало что душу загубит христианскую, так дознаются, и его ещё самого сведут на Лобное место. Довольно ему уж тех прегрешений, что пошёл на измену – теперь век этих грехов не отмолить! Загубил он, видать, головушку свою забубённую! И некому об этом было поведать и излить свои слёзы покаянные.

Почему-то вспомнился Воин Ордин-Нащокин. Уж какие-такие причины вынудили его предаться ляхам? Чего ему в жизни не хватало? Котошихин знал, что народишко гуртом бежал из царства Московского, спасая животы свои от неправды царской или боярской. Их-то можно было понять. Можно было понять и князя Курбского, изменившего царю Ивану Васильевичу Грозному. А, впрочем, Курбский тоже с жиру взбесился, возомнив себя выше самодержца российского. Все они, бояре, одним миром мазаны – эти спесивые, грубые и алчные псы, ждущие только удобного случая оттяпать кусочек государственного пирога! Так было и прежде при царе Иване Васильевиче, так было и при Борисе Годунове. Особенно разнузданно повели себя бояре в пору Смутную, продавая самое святое ради наживы – веру православную, государство российское и народ свой.

Цари вспоминали о низких людишках только тогда, когда их припирала беда, когда им надобно было устоять против заговоров боярских. Это Гришка уразумел из рассказов старых дьяков и из летописей, которые время от времени приходилось поднимать из архивов. Но ведь Воин – это не князь Курбский, не ужившийся с царём в одном царстве-государстве. Воин – всего-навсего такой же подьячий Посольского приказа, как и Гришка. С чего бы это такой мелкой сошке не ужиться с Тишайшим? Не от отца же и родной матери бежал он в Польшу! Кто же ему угрожал в царстве Московском, и чем ему было плохо в нём жить при таком важном отце-боярине? А может быть, как и Гришка, попал какому-нибудь заморскому гостю на крючок и захотел скрыться? Недаром, знать, воспитателями у него были ляхи.