Аз грешный…

Потом ответный тост пришлось сказать Котошихину. Он провозгласил здравицу за здоровье комиссара и за успехи шведского посольства.

– Но, дорогой Котошихин, – нагло заявил Эберс после того, как выпил, – ведь успехи шведского посольства – это неуспехи русских. Как же вы провозглашаете такой крамольный тост?

Гришка смутился и замешкался, не зная, что ответить. Он хотел, было, сказать, что успех шведов не обязательно означает неуспех русских, как Эберс снова заговорил:

– А может вы и вправду желаете мне успеха? Не только из-за дипломатической куртуазности?

– Да нет, я думал… – Котошихина странно смутил наглый пронзительный взгляд комиссара. Обычно такой скорый на слова, сегодня он почему-то оказался не в состоянии достойно ответить шведу. Голова странно набухла, гудела как колокол и плохо соображала. От фряжских вин ему никогда так не было плохо. Уж не подсыпал Эберс какого-либо зелья в бокал? Вроде ничего такого он не заметил. Но подсыпать можно было заранее в графин. Но тогда почему не пьянеет сам хозяин? Может, он принял противоядье?

Гришка по-дурацки улыбался, тряс головой и мычал, силясь сказать шведу что-то очень важное, но у него всё никак ничего не получалось. Потом перед глазами поплыли круги, Эберс как будто куда-то удалился, и теперь его голос звучал издалёка, глухо и тяжеловесно, словно в бочку:

– Послушай, любезный Котошихин! – перешёл Эберс на «ты». – А почему бы нам между собой не сотрудничать? Ты будешь передавать мне сведения о планах Посольского приказа, а я тебе буду сообщать о наших планах? И русская сторона, и шведская только продвинется в своих усилиях к взаимному согласию. Несогласие часто возникает из-за незнания друг друга, по причине недоверия. Кому от этого будет плохо?

– Ник… кому от этого плохо не… не будет, – выговорил, наконец, Котошихин.

– Вот и отлично. Пью твоё здоровье, Григорий Котошихин. А это тебе в знак благодарности от меня. – Эберс достал из кармана мешочек и сунул его в карман Гришкиного кафтана.

– Что это? – спросил Гришка и полез в карман, но Эберс остановил его:

– Не надо здесь. Дома достанешь и посмотришь. – Он прошептал: – Там сорок червонцев. Купишь подарки себе и жене.

– Какие червонцы? – глупо спросил Гришка, пытаясь безуспешно встать на ноги.

– Тссс! Нас услышат, – зашипел швед и приставил палец к губам. – Иди проспись, так-то лучше будет. Потом поговорим.

Он легко поднял Котошихина из-за стола, и тот без сопротивления дал отвести себя в соседнюю каморку. Там Эберс положил Гришку на кровать, потоптался около и ушёл.

Когда подьячий проснулся, было уже утро, и он вспомнил, что ему надо срочно возвращаться в приказ – Собакин требовал ежедневного отчёта от своих подчинённых. Что же он скажет ему? Что пропьянствовал со шведом и ничего не узнал?

Сейчас было бы не плохо принять внутрь похмелье – мелко нарезанную баранину в рассоле, заправленном уксусом, перцем и солёными огурцами, но где её раздобудешь? Шведы об этом кушанье и понятия не имеют!

Гришка полез пятернёй в голову, и в этот момент в дверь постучали. Вошёл свеженький, как огурчик, улыбающийся Эберс.

– Выспался? – спросил он, как ни в чём не бывало. – Вот и хорошо.

– Мне нужно идти, – прохрипел Котошихин, глядя в деревянную половицу.

– Понимаю, – ответил швед. – Тебе надо что-то сообщить своему начальству. Скажи им, друг мой, что я, мол, проговорился за обедом, и сказал, что шведская сторона не будет настаивать на том, чтобы русские выдали нам перебежчиков из Ингрии или Нарвы или заплатили за них выкуп. Для Стокгольма намного важнее закрепить своё владычество в Лифляндии и иметь с Москвой добрые отношения. Понял?

– Да.

– Ну, вот и хорошо.

– Но, господин хороший, мне-то вас пока отблагодарить нечем!

– Какие пустяки! Сочтёмся позднее. Не думай об этом, друг мой, ступай.

Собакин с пристрастием изучал Котошихина, когда тот взошёл к нему в палату, но после того как тот в деталях изложил выуженные у шведа важные сведения, остался довольным. Он похвалил Гришку за справную службу и попросил продолжать «гнуть эту линию со шведом и дальше».

Вообще приписной дьяк показался ему чем-то радостно возбуждённым. О причинах радости Собакина поведал подьячий Мишка Прокофьев. Он рассказал Гришке, что с бывшим «лифляндским воеводой» Ордин-Нащокиным приключилась беда: когда он с Артамоном Матвеевым находился в Украине, царь послал к нему с важными бумагами и деньгами его сына Воина. Но Воин к отцу не поехал, а направился прямиком к полякам и попросил там прибежища. Где он сейчас обретается, никто не ведает. Это был удар по положению Афанасия Лаврентьевича, и его враги уже с вожделением ждали того дня, когда его длиннобородую голову можно будет лицезреть на позорном шесте. Все знали, что окольничий имел большое пристрастие к полякам, любил всё польское и даже бравировал этим. Ведь это он предлагал царю заключить вечную дружбу с ляхами ценой уступки Украины под скипетр Речи Посполитой!

– Союз с Речью Посполитою может сделаться страшным для всех турских и нетурских басурман, – говорил Нащокин царю.