Аз грешный…

Гришка какое-то время ещё надеялся восстановить справедливость и попытался заручиться поддержкой у своего начальства. Но патриарх Никон уже давно лишился власти и влияния, а устранить вызванные им неправду и обиду всё ещё было невозможно. Кроме того, никому до Котошихиных не было дела – все так же бедствовали, голодали, перебивались с кваса на хлеб и дрожали, как осиновые листы перед всемогуществом царя и произволом его приспешников.

Алмаз Иванов помогать отказался:

– У Прокопия Елизарова, знать, рука сильная оказалась. Надо бы тебе судейским мзду какую положить – глядишь, дело бы и поправилось.

Но откуда у Гришки такие деньги? Он и так еле сводил концы с концами. Жёнка уже давно жила у своих родителей, мыкать горе по чужим углам не захотела, а он принципиально отказался идти в примаки, к тестю и тёще глаз не показывал, пристрастился к вину и жил бобылём: то там переночует, то там переспит, то в Приказе на ночь останется.

Он с каждым днём всё острее чувствовал, что вырваться из порочного круга бедности и унижения ему, вероятно, уже никогда не удастся. Последнее время ему подняли жалованье аж на целых семь рублёв, но дороговизна всё съедала. Царь наградил его за удачную поездку в Швецию, Алмаз Иванов ценил его способности, однако всё это было зыбко и неустойчиво. В любой момент царь мог сменить милость на гнев, а дьяк Иванов мог попасть под опалу. Утешало только то, что многие подданные царя находились в ещё худшем состоянии.

Да и в целом картина жизни складывалась для Котошихина в довольно мрачных и удручающих тонах. Он не мог не видеть, что Европа, несмотря ни на что, всё-таки продвигалась к свету и образованию, и сравнение родины с Европой постепенно склонялось не в пользу первой. Больше всего его возмущала склонность соплеменников к невежеству, обману и преследованию ближних. Царь жаловал бояр не по разуму, а по породе, и сидели они в Думе, брады свои уставя друг на друга и ничего не разумея. Основным их занятием были интриги, местничество да мзда. В быту господствовал мордобой, произвол и доносы. Самые знатные бояре не гнушались сводить счёты друг с другом на кулачках, смертным боем на палках или «конным сражением», при котором они хлестали друг друга кнутами и нагайками. Самым распространённым способом мести считался донос, втягивание противника в разорительную тяжбу, подкладывание недругу какой-нибудь вещи, якобы украденной у истца21.

Из всех видов обманства самый отвратительный – брачный. Подсунуть жениху негодную лядащую девку, замордовать, низвести супругу до рабской покорности считалось в порядке вещей. Женская неверность осуждалась, но не принималась в расчёт, если она совершалась с иностранцем. Считалось, что соблудить с иноземцем простительно, потому что дитё от него родится крещёное по православному обычаю. А вот если русский мужчина соблудит с иноземкой, то грех будет непростительный, ибо дитё от этого блуда родится некрещёное, а от этого православию будет нанесён урон.

Благоразумный читателю! не удивляйся сему: истинная есть тому правда, что во всём свете нигде такого на девки обманства нет, яко в Московском государстве.

За измену со своим соплеменником замужнюю женщину полагалось закапывать живьём в землю, оставляя на поверхности одну голову. Для наблюдения за ними оставляли специальных сторожей, которые следили за тем, чтобы им не подавали ни есть, ни пить и чтобы умирали они голодной смертью.

Но как это ни удивительно, несмотря на все эти строгости, измена жён была довольно частым явлением. Неисчислимы были хитрости, на которые они пускались, чтобы облегчить свою участь. Например, жена одного ближнего боярина донесла царю, что её муж будто бы умел лечить подагру, но скрывал это от царя, страдавшего этой болезнью. Узнав об этом, Тишайший приказал дать боярину батогов. Когда же бедолага и после этого продолжал уверять, что ни о каких «средствиях против подагры» не слышал, царь пригрозил ему смертной казнью. Боярину ничего не оставалось, как пойти в лес, нарвать там каких-то трав и сделать для царя ванну (которая, кстати, очень облегчила его страдания).

Бедствием на Руси было сплошное сквернословие. Грубейшая брань с поминовением родителей была принята как на улице, так и в присутственных местах и в семьях. Её позволяли себе даже духовные лица и монахи в божьих храмах. Тишайший стремился уничтожить матерную брань на Руси и увещеваниями и батогами. По его указу в места скопления народа посылались переодетые стрельцы, призванные следить за «чистотой воздуха» и на месте наказывать виновных. Средство оказалось бездейственным: сами же стрельцы при исполнении служебных обязанностей выражались с такой витиеватостью и сложностью, которая вызывала у объектов их пристального внимания одну лишь зависть и большое желание научиться тому же.