Аз грешный…

Среди служивых людей, включая сотрудников Посольского приказа, бытовало мнение, что «кормление» за счёт государства или использования служебного положения является вполне естественным и даже законным делом.

– Ведь кормятся же воеводы в городах, так почему же нам это может быть запрещено? – говорили приказные и не упускали возможности поживиться. Взятка, подкуп и мздоимство были обычны на Руси, к ним относились как неизбежному явлению, например, как к дождю или снегу22.

Сперва всё это шокировало молодого приказного, но со временем сердце его привыкло и огрубело, и если он ещё не брал посулы, то скорее всего оттого, что служба в Посольском приказе, в отличие от других, не предоставляла ему такой прямой возможности. В других приказах, связанных с обслуживанием внутренних потребностей страны, без посулов и мзды прожить было просто невозможно: жалованье царь и бояре постоянно задерживали и не выплачивали годами.

Кто бывает счастлив службою своею и после сродичей своих, и за тем бывает много, а иному после сродичей своих не достанется ничего, и живёт с малого.

В Москве объявился посол Бенгт Хорн. Он прибыл по поручению Госсовета Швеции добиться от русских уступок в торговых делах. В 1660 году шведы запретили русским купцам свободный вывоз меди из Швеции, объявив на неё государственную монополию. В отместку за это царь Алексей Михайлович ввёл монополию на лён и коноплю. Бенгт Хорн хотел договориться о привилегиях для шведских купцов в России, не предлагая Москве ничего взамен. Естественно, он уехал с пустыми руками, оставив в Шведском тупике23 вместо себя резидента Адольфа Эберса.

Адольф Эберс был тёртый калач: пока Гришка обретался на войне со шведами и поляками, Эберс исполнял должность комиссара шведского подворья и был правой рукой у посла Адриана Мюллера. Теперь, приехав в Москву во второй раз, он являлся шведским резидентом и землю рыл под собой, чтобы снабжать Стокгольм секретными сведениями о военном и политическом состоянии России. При этом он не гнушался никакими средствами, действовал главным образом с помошью подкупа и интриг и, не стесняясь, грубо вмешивался во внутренние дела русских. На него работали не только русские, но и проживавшие в Москве иностранцы. Ещё Афанасий Лаврентьевич говаривал в Дерпте, что комиссар Эберс на словах мягко стелет, да потом на деле больно жёстко спать.

Котошихина приставили к Эберсу в качестве соглядатая и ответного человека. Кардисский мир был заключён, но нужно было контролировать соблюдение его условий, уточнять отдельные моменты, связанные с проведением границы, обоюдным возвращением пленных и перебежчиков, а также налаживать торговлю между обеими странами. Поэтому переговоры со свеями продолжались, и в Стекольню тоже была послана русская миссия во главе с окольничим Барятинским, которого потом сменил окольничий Василий Семёнович Волынский.

В специальном наказе Посольского приказа приставу Григорию Котошихину говорилось: «…к резиденту свейскому Адольфусу Эберсу приезжати по все дни и быти ему к нему ласковым и приветливым и береженье к нему держать справное, чтоб ему, резиденту, и его посольским людем от русских людей и ни от кого иного бесчестья не было… и того беречи накрепко, чтоб к резиденту и к его людишкам иноземцы и русские люди не хаживали и ни о чём с ними не разговаривали, и вестей никаких им не рассказывали, и письма никакого к ним не подносили… И при случае у этого резидента исподволь спрашивати, какие наказы от короля своего Каролуса он получил в Стекольне и каким мнером он разумеет вести дела свои на Москве…»

Шведский комиссар и русский подьячий встретились как два старых друга. Алмаз Иванов, прикрепляя Котошихина к шведской делегации, имел в виду как раз это обстоятельство: ведь его подчинённый хорошо знал шведа, установил с ним довольно короткие отношения и, следовательно, при определённых обстоятельствах мог рассчитывать на конфиденциальность шведа.