Аз грешный…

Но Алмаз Иванов плохо знал Эберса и вряд ли предполагал, что тот имел на Котошихина точно такие же виды. Комиссар присматривался к подьячему более двух лет и имел возможность изучить некоторые нюансы его поведения. Например, от его проницательных серо-голубых глаз не укрылось недовольство Котошихина своим положением. Котошихин ещё в Стокгольме рассказал ему о судьбе своих родителей, о размерах своего верстанья и о дороговизне в стране, и швед тут же взял это на заметку. Уже на второй или третий день он пригласил Гришку на угощение.

Угощаться с прикреплёнными иностранцами не возбранялось, и подьячие охотно принимали от них приглашения, тем более что обильные возлияния, которыми сопровождались такие угощения, давали возможность выведывать полезную информацию. Но в то же время т.н. крестоцеловальные грамоты предписывали царским слугам «ни на какие прелести не прельщатися и ни в чём… государю своему не изменити», т.е. фактически служилым людям принимать от иностранцев подарки запрещалось.

Котошихин прибыл на шведское подворье в новом казённом платье, выданном из царских запасов. Нужно было показать свеям, что подданные русского царя живут в роскоши и довольстве, а Россия – страна сильная и богатая. Идти по городу в расшитом золотом кафтане Гришке запрещалось, поэтому он пришёл к шведам в обычном затрапезном виде, а платье за ним до самой Немецкой слободы нёс специальный челядник.

А где бывают послы, посланники и гонцы поставлена на посолских дворах… вахта: у послов сотник, а с ним стрельцов по 100 человек или 50, смотря по послом, сколько у него людей… чтобы им кто не учинил какого бесчестия и задору.

Когда Гришка, переодевшись в представительскую одежду, появился перед Эберсом, тот пришёл в изумление:

– Я бы вас, господин Котошихин, встретив на улице, не узнал!

Он повёл Гришку в трапезную, в которой стоял богато накрытый стол. Обращало на себя внимание обилие графинов и бутылок с разными водками и винами. Для каждого стояла особая тарелка, на которую можно было накладывать угощение.

Для Котошихина заморский этикет был уже не в диковинку, и он умел при случае пользоваться ножом и вилкой. Среди своих же, русских, нравы за столом были самые примитивные: тарелки подавались только в самых богатых домах и в самых торжественных случаях, но не менялись до конца пиршества, несмотря на многочисленные смены блюд. Вилки и ножи были большой роскошью. На пирах щи, супы или похлёбки наливали в одну большую миску на несколько человек. За столом сквернословили, икали, рыгали, фыркали, громко чавкали, сморкались и вытирали пальцы об скатерть, не стеснялись громко выпускать из брюха лишний воздух, а, наевшись до отвала, тут же засыпали.

– Какая самая лучшая водка в вашем государстве? – поинтересовался Эберс, подводя Котошихина к столу.

– Есть вино доброе, вино боярское, но самое лучшее и крепкое – двойное.

– Это что же: надо пить в два раза больше? – заржал швед, усаживаясь за стол и заправляя салфетку за ворот.

– Нет, господин Эберс, двойное вино – это водка с перегоном. Бывает и тройная, и четверная…

– А что же пьют ваши женщины? – поинтересовался Эберс.

– Женщины употребляют сладкое вино, разбавленное патокой. Но больше всего на Руси пьют мёд и квас.

– Ну, господин Котошихин, давайте выпьем за наше совместничество! Я очень рад, что именно вас приставили к шведской делегации, – сказал Эберс, как только Котошихин уселся за богато накрытый стол.

– Мы люди подневольные, – скромно ответил Котошихин.

Они чокнулись хрустальными кубками и выпили. Гришка уже не раз пробовал заморские вина, и они ему нравились, особенно фряжские. Они не сразу, как, к примеру, польская водка, ударяли в голову, а только подогревали и создавали приятную лёгкость в голове.

Эберс затронул тему винных откупов. Он находил решение царя отдать ввоз, производство и торговлю спиртными напитками в руки таможенных и кружечных голов и целовальникам правильным, однако полагал, что царю следовало бы построже следить за выполнением назначенными лицами своих обязанностей.

– Ваш царь слишком мягок! – говорил Эберс, внимательно наблюдая за выражением лица Котошихина. – Русским нужен такой царь, которого бы они боялись. Иван Грозный был самым лучшим для вас царём. Очень надеюсь, что Бог откроет царю Алексею Михайловичу глаза на все бесчинства бояр. Если этого не произойдёт, Россия погибнет, потому что бояре всё разворуют.

Котошихин согласно поддакивал комиссару, но высказываться по такой скользкой теме не решался. Да и рассказывать про «такое» Алмазу Иванову было опасно.

– Мы оченно довольны своим государем, – ответил он скромно.

Эберс сделал вид, что другого ответа он и неожидал.