Аз грешный…

«Если Королевскому Величеству угоден будет умысел мой о том, как крепко учинить рогатки, что по-немецки есть шпанштейтеры, что они будут к пехоте годны лучше и легче Московских, и умысел о том, чем разрывать Московские рогатки, прошу, чтоб был мне отведен двор особый и даны б были шестеро человек плотников, два человека кузнецов, железа, сколько надобно, да пять долот, три сверла разные, два топора лёгкие…»

Не запутаться бы мне в этих рогатках окаянных! Не такой я уж и дока по этой части. Однако ж и тут надо мне о себе заявить. Валяй, Гришка, не бойся, набивай себе цену, проси больше!

«…Також были бы даны кузницы, сколько человек пригоже для делания заступов, топоров, бердышей, кирок, чтоб всё то по Королевского Величества воле справлено было годно и пристойно, и чтоб был лес годный на те рогатки, и чем разрывать рогатки Московские».

Нет, видно, не справиться мне с этими рогатками одному. Авдей-то Борятин мне дюже пригодится в этом деле. Это он подвёл к мысли о том, чтобы продать себя подороже полякам. Без него мне не справиться. Э-хе-хе-хе-хе! Надо бы и о нём позаботиться – глядишь, другом моим станет на чужбине-то. Всё-таки мы одного поля ягоды с ним, и нам надо держаться вместе.

«Прошу Ваше Королевское Величество умилосердиться над тем Москалём, который предался на имя Короля к Гетману Литовскому. Приходит ко мне и плачет слёзно, не может ни чрез кого достать, чтоб Король пожаловал его своим жалованьем, как ему Бог на сердце положит. А на Москве он был добрым поручиком, и от его милости Гетмана Великого Литовского есть у него универсал, и Королевскому Величеству будет добрый слуга, у пехоты в ученье и в рогатках помощник. Григорий Котошихин.»

Ну вот, кажется, и всё. Авось Бог за участие моё в несчастном поручике своими милостями не оставит. Все мы люди, все мы человеки, однако.

Он вздохнул, достал новый лист бумаги, сел за стол и принялся переписывать своё сочинение набело. Это заняло не так много времени. Поставив, наконец, под ним свою подпись, он отодвинул лист бумаги подальше от глаз, полюбовался, подул на невысохшие места и хотел, было, уже идти с ним к Христофору Пацу, как вспомнил, что о самом главном он написать забыл.

«Сделаем приписку», – подумал Котошихин и снова уселся за стол. – «Так многие у них тут делают».

«Прошу Его Королевское Величество милости о том, чтобы мне госпóда была отведена на двух Москалей и на хлопца и челядника моих, которые уже при мне, чтоб мне в той господе учинить себе покойность, а на дворе – промысл работный.

Так же упрошаю, чтоб мне через кого дойти и Королевскому Величеству поклониться и приходить бы в Палаты, в которые мочно».

Котошихин сложил бумагу в виде пакета и сверху надписал:

«Сиё моё написание честно да вручится и вельми упрошаю, чтоб добрый ответ на него учинён был».

– Прошка! – крикнул он, как только кончил писать.

В комнату вошёл малый лет сорока, опрятно одетый и постриженный в кружок.

– Чего изволите, пан Котошихин?

Обращение «пан» подкупило Гришку, и весь его пыл мгновенно улетучился. В первый раз в жизни у него появился слуга, и ощущение было не лишено приятности.

– Это… Знаешь, сбегай на двор к канцлеру и попроси у тамошнего канцеляриста пару листов бумаги для меня.

– Бесплатно не дадут, пан Котошихин.

– А ты попроси, как следует – вот и дадут!

– Пробовал. Без денег не получается.

– Эх, ты-ы-ы! Ты без денег спробуй, – вот тогда тебе цена будет иная. А с деньгами и дурак сможет.