Аз грешный…

Гришка пошёл попрощаться с Борятиным, которого нашёл в солдатских казармах гетманского войска Яна Сапеги. Авдей Борятин примерял польский мундир.

– А меня поручиком ставят! – радостно сообщил он Котошихину. – Жалованье-то у них тут будет побольше, чем у нас, однако.

– Дай-то Бог! Дай-то Бог! – ответил Котошихин. – Гляди только, чтоб тебе наши башку не сшибли.

– Какие такие «наши»?

– Такие! Наши они и есть наши, как не рядись и не скрывайся по норам и берлогам.

– Что-то я тебя, Григорий Карпович, не понимаю. – Борятин застегнул мундир, встряхнулся и слегка вытянулся перед земляком.

– А тут и понимать нечего. Ухожу я. Прости меня, если обидел тебя али…

– Да я разве… Никакой обиды на тебя не держу. Прости и ты меня, коли что. Долг-то я так и не успел…

– Потом отдашь.

– Благодарствуй. Куда же ты направляешься? – поинтересовался Борятин.

– Пока в Варшаву, а там видно будет.

– Ну что ж, давай прощаться.

Борятин вдруг всхлипнул и крепко прижался к Котошихину.

– Как я тут без тебя теперь? – спросил он и всхлипнул.

Котошихин ничего не ответил, а только хлопнул поручика по плечу, повернулся и пошёл со двора.

Варшава

И каков образом вепрь польский лют бывает к растерзанию плотскому…

Дьякон Фёдор, «О познании антихристовой прелести»

Холодным сентябрьским утром Котошихин на собственном коне, купленном ещё в Вильно, въехал в Варшаву. В кармане от ста рублей оставалось чуть более половины, но Гришка надеялся отложить оставшиеся деньги на чёрный день, если, конечно, удастся поступить на службу. Вильно всего лишь была вассалом Варшавы, так что посредничество Паца до сих пор лишь мешало установлению прямого контакта с Яном Казимиром и его приближёнными. Теперь он свободен и может сам выходить на нужных людей в польском королевстве.

Польская столица, вопреки ожиданиям, не поразила воображения шляхтича Селицкого. Дважды в неё с боями входило войско Карла Х, и город всё ещё лежал в руинах. Целых, не тронутых домов в нём осталось меньше половины, а количество жителей в нём сократилось тысяч до семи-восьми. По сравнению с Москвой, человеческим муравейником, в которой проживало более сорока тысяч жителей, польская столица выглядела отстойником для сонных мух. Даже Вильно, тоже пострадавший от войны, выглядел намного лучше Варшавы – во всяком случае, ни по количеству жителей, ни по архитектуре, ни по пышности нарядов верхушки панского общества литовская столица нисколько не уступала польской, а в некотором отношении – к примеру, по чистоте и аккуратности – и превосходила её. Да и порядка у литвян и на улицах, и в головах было больше.

На окраинах Варшавы ютились такие же убогие избушки и домишки, как в Москве. Обитатели этих «хором» – жиды, ремесленники, бродяги, мелкие торговцы, обедневшие шляхтичи, отставные солдаты – копошились в пыли и грязи, кричали, бранились, дрались, мирились, утверждая своё право на жизнь. Правда, чем ближе Гришка подъезжал к центру города, тем чаще ему стали попадаться богатые дома, окружённые высокими палисадами, празднично одетые паны и их домочадцы, едущие в каретах или верхом, уличные торговцы, зазывалы, офицеры, солдаты, рейтары, запорожские казаки, татары, зеваки, нищие и прочие обыватели и гости города. В этом смысле уличная картинка была праздничной, богатой и живописной по-московски.

Вон едет навстречу шляхтич в богатой, но изношенной одежде: бархат на кунтуше весь поистёрся, застёжки местами поотрывались, из правого сапога торчит большой палец, в шапку воткнуто простое петушиное перо, но сидит, подлец, на коне с таким важным видом, словно владеет всеми богатствами мира. За душой ни гроша, а чванства и гордости хватит на десяток московских бояр-толстосумов.

Вон встретились две открытые кареты, кучера натянули вожжи и с трудом сдерживают горячих коней, в то время как седобородые седоки, сняв шляпы и не обращая внимания на то, что их экипажи перегородили дорогу, церемонно раскланиваются друг с другом.

А вот сквозь толпу пробирается какая-то восточная процессия – вероятно, прибыл турецкий или крымский посол, четверо слуг несут на плечах закрытый портшез, а пятый идёт впереди и – где криком, где нагайкой – прокладывает своему господину дорогу.

А вот проскакал небольшой отряд уланов, нещадно давя пешеходов, так что они еле успели увернуться из-под ног разгоряченных коней.

Вся эта публика оживлённо разговаривала между собой, отчаянно жестикулировала, торговалась до хрипоты, и от её гама и шума с непривычки закладывало в ушах.

Котошихин остановил коня у одной корчмы, и маленький жидёнок, выскочивший из дверей, тут же подхватил коня за уздечку и отвёл его к привязи. Гришка пошёл внутрь, навстречу вышел пожилой жид:

– Что будет угодно пану?

– Мне угодно перекусить с дороги и отдохнуть.

– Пожалуйте, ясновельможный пан, к столу. Сейчас всё будет готово. Пиво, вино, водка?

– Квас у тебя есть?

– Квас? Квас, ясновельможный пан, у нас не водится. Вы из Московии?