Аз грешный…

Слева от носа барки просматривался целый лес мачт – шведский флот зимовал в своей гавани у Шеппсхольма. Эберс пропустил Котошихина первым к болтающемуся на ветру верёвочному трапу, а сам наблюдал сверху, как его бывший агент, с опаской переступая ногами по зыбким ступенькам, с большим трудом спускался вниз. Когда волна кончиком гребня лизнула Гришку по ногам и, ударившись о борт, окатила брызгами, он закричал и судорожно вцепился в канат.

– Пошёл, пошёл, не задерживайся! – закричал капитан.

Но Котошихин повис и ни за что не хотел выпускать канат из окоченевших рук. От страха он не мог даже крикнуть «караул». Наконец матросы на шлюпке изловчились, схватили его за ноги и силой оторвали с трапа. Гришка ударился обо что-то лицом, но благополучно приземлился на зыбкое дно шлюпки. Сверху с криками то ли расставания с капитаном, то ли предупреждения освободить место в шлюпке спускался Эберс. За ним подавали – один за другим – их дорожные сундуки. Гришкин сундучок шмякнулся с особенно большим звоном – звенели серебряные риксдалеры, радуясь своему возвращению на родные берега. То-то погулять придётся!

Когда шлюпка мячиком запрыгала по волнам, из носового орудия «Сигтуны» раздался выстрел, возвещая Юргорденскому гарнизону о своём прибытии. Шлюпка ещё не подошла к берегу, а у кромки льда уже забегали фигурки в темно-зеленых мундирах, потом подъехал экипаж, запряжённый двумя лошадьми.

Эберса с беглым русским в Стокгольме ждали.

Цепляясь за протянутую с берега чью-то руку, Котошихин впервые подумал, что ему уже никогда не суждено вернуться в родное отечество, и что Стокгольм станет его последним пристанищем.

Лев Европы лежал в тени дерева и зализывал раны, набираясь сил для новых подвигов. Львом называли Швецию Густава II Адольфа – страну, выползшую на поля Тридцатилетней Войны, словно пёс из конуры, с задворков цивилизации и скоро заставившую говорить о себе всю Европу. Густав Адольф вдохнул новую жизнь в войну с контрреформацией, войну с австрийскими Габсбургами, а Швеция встала в авангард объединённого войска протестантов и вышла из этой войны мировой державой – ведь мир тогда ограничивался пределами Европы. За каждой войной – религиозные войны не являются исключением – стоят вульгарные политические и экономические соображения.

Густав Адольф мечтал о dominium maris Baltici – о Балтике, на всех берегах которой господствовали бы шведы. Это господство принесло бы стране неслыханные доходы – ведь тогда Три короны31 контролировали бы всю торговлю в этом регионе: ганзейскую, датскую, голландскую, английскую, французскую, испанскую и русскую. Кто контролировал Балтику, становился властелином мира!

После смерти Густава Адольфа Швеция под «чутким руководством» канцлера Акселя Оксеншерны скрупулёзно следовала его завещанию и шаг за шагом расширяла своё влияние – главным образом путём завоевания новых территорий. Но страна с миллионным населением, с глубокими феодальными пережитками и слабо развитой экономикой была не в состоянии выдержать бремя военных походов, и тогда в Стокгольме возникла идея самофинансирования войны. Иными словами, шведы задумали переложить это бремя на население оккупируемых и завоёвываемых территорий. Война должна была воспроизводить новые войны – вполне диалектическое соображение в духе Гегеля, возникшее за целых двести лет до его революционного учения.

Но Европа после Тридцатиленей войны тоже лежала в руинах, и взять с неё шведам было нечего. А там, где взять было можно, оказывалось сопротивление. При осуществлении идеи самофинансирования трудности возникли в самом начале. Главным торговым противником на Балтике были голландцы – под их флагом плавали около 65% купеческих кораблей, в то время как под шведским – не более десяти. Здорово мешали датчане – хоть и братья по вере и крови, но уж очень зловредные. Они всегда оказывались на пути шведов.