Азов. За други своя

Снова вздохнул атаман. Кряхтя, поднялся, рука поправила ножны из бычьей кожи:

— Ладно. Убедили вы меня. Завтрева на рассвете пойдём. — Он опустил плечи и, уже уходя, добавил. — Не уберёг я вас… Вы ужо туточки продержитеся, хотя бы до вечерней зорьки.

— Продержимся. — Валуй тоже поднялся следом. — Как-нибудь простоим, тут уж немного осталось. — Он прищурился на закатное солнце, медленно, будто нехотя опускающееся за дальними развалинами города. — Простоим с Божьей помощью. А ночью уже и не полезут, наверное.

До вечера янычары ещё два раза ходили в атаку. Последний раз так плотно навалились, уже думали — не отбиться. Еле-еле справились. Из упрямства, наверное. Пообещали же атаману выстоять — как слово не сдержать? А после как отрезало. С темнотой будто пропали турки. Валуй расставил посты, и все свободные казаки, малость подлатав друг друга, кто несильно порезанный, завалились спать, раскинув запасные зипуны и красные трофейные кафтаны прямо на развороченную стену. Где рубились, там и попадали, не имея сил доползти до щели. Лукин ещё перекинулся парой слов с Борзятой, а на третьем слове брат засопел. Валуй глянул вокруг хозяйским глазом, и заснул, не донеся голову до смятого зипуна.

Жёнки, не дождавшись милых, набежали сами. Ворча и похлюпывая носами, помогли родненьким устроиться поудобнее на камнях. От еды почти все отказались, так устали, что и кусок в горло не лез. Да и к чему? Завтрева всё одно погибать.

Дежурные тоже недолго удержались на ногах. Некоторые уже и стоя заснули, другие пальцами держали веки, чтобы не закрылись. Жёнки, пожалев казаков, уговорили их подремать маленько, они, мол, сами посмотрят. Даже и не подумав спорить, попадали и последние бодрствующие.

И словно на ночь отменилась война. На камнях похрапывали казаки, жёнки, прижавшись к своим суженным, поглаживали ладонями по серым лицам, незаметно смахивая непрошенную слезу. Кто-то прямо на спящем зашивал на ощупь распоротые штаны. Другие воды принесли и, крутясь вокруг, обмывали засохшую кровь с тел бойцов. И тоже, вскоре умотавшись, попадали рядом. Только несколько самых стойких назначили себя дежурными. Главная у них Красава Лукина, вот же баба двужильная! Целый день внизу трудится, всякие дела по хозяйству на себя взваливая, а ночь пришла — саблю в руку ухватила. И ещё пару баб покрепче с ней бродят, терпеливо наворачивая круги по скользким камням, скрашивая терпение разговорами женскими да девичьими. А с ними Стасик, подхватив пику, нахаживает вокруг, поглядывая внимательно. Бабы и рады, это он говорить не может, а вот слышит хорошо.

Марфа, свернувшись калачиком, подобралась под кафтан к любимому. Он, не открывая глаз, подвинулся, обхватывая за плечи. Она, обрадовавшись, что не спит, спросила о чём-то Валуя, но ответом ей стало густое сопенье.

Ни шороха внизу, ни грохота. До утра ни одного штурма. Будто сама природа сжалилась над измученными азовцами, позволив им выспаться перед смертушкой.

Не было сил у казаков радоваться короткой передышке, не было и мыслей таких: как мёртвые спали герои, может быть, последний раз в жизни.

Глава 35

26 сентября лета 7150 (1641) года казаки собрались перед разрушенной Азовской стеной, за которой копились основные турецкие силы, ещё затемно. Небо, затянутое тучами, чернело перед утром особенно густо. То ли мелкий дождь, то ли снежная сыпь летела на казачьи головы. Лукин, поёжился:

— Бррр, что-то в этом году раненько холодать стало.

— А это для турка подарочек от заступников казацких. — Пахом ухмыльнулся.

Валуй окинул воинство взглядом — около тысячи. Тьма казаков — злых, как Змеи Горынычи, да неожиданно для врага — это сила! За спинами столпились жёнки. Вчерась считали: меньше трёхсот на ногах. Но у каждой в руках зажата сабля. Где-то с ними и Стасик, насилу отправил его с бабами, пришлось объяснить, что за Марфу и Красаву лично отвечает. Только тогда и ушёл.

Понимали жёнки: падут казаки, и им недолго останется. Никто в полон не хочет. Смерть краше. Марфа там же. Вон они вместе держатся: Красава, сжимающая зубы крепко; Марфа, пытающаяся сурово хмуриться, но нет-нет да хлюпающая носом. Та же Дуня. Одной рукой саблю сжимает, вторую на живот выпирающий положила, вроде прислушивается. Варя рядом, она с пикой. Сама выбрала, говорит, не хочу турка близко подпускать, противно, издалека бить буду.

Валуй, проснувшийся раньше всех, долго сидел с Марфочкой на краю каменной насыпи. В темноте тянулись над головой мрачные тучи, холодный ветер забирался в щели кафтана, теребил в лохмотья превратившуюся рубаху. Черно вокруг, а на душе спокойно. Смерть не страшит вовсе, будто и не смерть она, а новая жизнь, только не на земле, а в чертогах небесных. И вдвоём с Марфой. По-другому Валуй своё будущее не представлял, ни здесь, ни там, наверху.