Бабка Котяжиха

А Матрёна в избу придёт, на кровать усядется, моргает заспанными глазищами, только было хочет обратно завалиться спать, как уж муж завтракать требует, ему на работу пора, да с собой ему чего-то ещё положи. После в огород надо идти, полоть да мотыжить, жука обирать, гусениц-капустниц. А тут и дитя проснулось, ревёт, на руки просится, привык сыночек к Алёнке, нянюшке своей, приветливой да ласковой, к песенкам её да прибауткам, к запевкам да поговоркам. А Матрёна на родное дитятко, что чёрт глядит, руки от злобы трясутся, мешает он ей своим плачем, внимания требует. Тут уж и избу прибрать надо, и обед пора варить, совсем сил нет у Матрёны, вся злобой чёрной изошла, и выместить-то её не на ком, раньше бы Алёнку хлестнула, а то поленом исколотила, и на сердце, глядишь, легче. А тут и бить некого. И стала Матрёну душить собственная гниль души, злоба её, да ненависть ко всему вокруг. Тоска чёрная взяла её, и рада бы теперь работницу свою вернуть обратно в дом, да только – как? Не с поклоном же к этой старухе идти, да и Алёнка теперь, ишь какая гордая да важная стала. Виделась с ней Матрёна на улице, издалека правда каждый раз, так эта мерзавка и головы в её сторону не повернула, сразу видно, что небитая давно, совсем забыла, как надо себя вести, да небось, ещё и бабка эта гадостная её науськивает против Матрёны. Так размышляла Матрёна, всё больше утопая в собственном смрадном болоте злобы.

И постепенно запустила Матрёна всё хозяйство, зарос огород её сорняками да колючками, зачахли цветочки во дворе, те, которые с любовью выращивала Алёнка, пела им песенки да говорила с каждым, поглаживала листочки пальчиками, и цветы ей отвечали любовью, цвели буйно и пышно, теперь же клумба представляла собой унылое и печальное зрелище – все растения засохли, головки их поникли, и они уже не радовали глаз своей красотой, а торчали пиками колкого сухостоя. В избе тоже всё пришло в запустение, по углам повисли тенёты, в которых копошились шустрые пронырливые пауки, вылавливая жирных мух, коих теперь развелось в избе великое множество. Небелёная печь стояла унылой серой громадиной посреди жилища. Грязные горшки да чугунки виднелись повсюду. Пол, бывалоча чистый да светлый, выскобленный Алёнкиными руками дожелта, натёртый песком, принесённым с реки, теперь покрылся тёмными липкими пятнами. Половички лежали скомканными, и Ванюшка, ползая по ним, всё чихал от пыли, да тёр ручонками свой маленький носик. Степан, придя с работы, разрывался между недоеной коровой, ревущей в хлеву, и маленьким сыном, требующим поесть. Матрёна, конечно, варила обед. Да только есть её стряпню было невозможно. Уж неизвестно по какой такой причине, но и еда у неё выходила такая же пригорелая да пресная, как её душа. Похудел Степан, глаза запали. А Матрёна и вовсе, как чёрт стала – страшная, злая, глазища недобро глядят. Да куда деваться ему от жены, какая бы ни была, ведь в церкви венчаны и дитя у них, знать надо жить. Да и приворот Матрёнин воли-то ему не давал…

Алёнка же напротив похорошела и поправилась. В один из дней она объявила бабке Котяжихе, что у неё нынче день рождения. Котяжиха всплеснула руками, сбегала в другую комнату, и вернулась с красивым цветастым полушалком в руках и маленьким серебряным колечком с красным камушком.

– Вот, моя милая, это тебе от меня подарочек, пущай на счастье он тебе будет! Носи на здоровье!

Алёнка расцеловала бабушку, сразу же надела на пальчик колечко, залюбовалась им, после накинула на плечи полушалочек и закрутилась у зеркала.

– Хороша, хороша, – засмеялась бабка Котяжиха, – Ну, прям невеста!

– Да какая же я, бабушка, невеста? – смутилась тут же Алёнка, – У меня и жениха-то нет.

– У-у, за этим дело не станет! – отмахнулась Котяжиха с улыбкой, – Этого добра в достатке, да только мы тебя кому попало не отдадим, самого лучшего выберем.

– А мне и с тобой хорошо, бабунечка, – ответила Алёнка, целуя Котяжиху в щёчки.

– Поживём-увидим…

Алёнка училась у бабки Котяжихи всему тому, что умела старушка-ведунья. Рассказывала Котяжиха ей, какую травку когда брать, как правильно приготовить, как отвар или мазь сделать, словам наговорным, заветным учила да как от зла защититься. Люди шли к бабке Котяжихе нескончаемым потоком, а Алёнка теперь всегда была рядом. Во всём она помогала бабушке, и в огороде, и по дому. Начесали они пуху козьего, чтобы длинными зимними вечерами вязать носки да варежки. Наготовили солений – грибов да огурцов, варенья наварили, медку припасли.

Осень подкралась незаметно. В огороде поспел урожай, и Алёнка с бабушкой с утра до вечера занимались сбором осенних даров. Картошки уродилось много, да вся крупная, хорошая.

– Ну, донюшка, сыты мы будем зимой, – радовалась бабка Котяжиха, – И яблочки у нас мочёные есть, и капустка квашеная, и картошечка, и морква, и свеколка, всё у нас есть. Ты погляди, как много нынче яблок уродилось, никогда у меня такого не было, а всё потому, что ты пришла, от твоих рук заботливых всё и растёт с любовью.

– Да, мне мама тоже так всегда говорила, – улыбнулась Алёнка, – Да мама и сама такая была.