Бабочка на асфальте

Однажды старик задремал в своём кресле у окна, очнувшись, увидел перед собой длинноволосого мальчика в кипе. «Ага, кудри не обрезаны, значит трёх лет ещё нет» — решил он и протянул конфетку. Малыш взял и начал её тщательно обследовать. Только когда нашёл на фантике знак «кошер»*, развернул и сунул в рот, ещё и ладошкой прихлопнул; для верности, чтобы не выпала. На следующий день под окном стояли двое детей, потом трое, через неделю стали приходить гурьбой — тащили за собой маленьких братиков, сестричек. Стояли молча, протянув старику ладошку, и тот вкладывал в каждую по две конфетки. Случалось, кто-нибудь просил ещё для оставленных дома совсем уж маленьких детей, которые ещё не ходят, и старик с радостью добавлял. Как-то было недосуг, и он не стал отсчитывать конфеты каждому, а протянул весь пакет. Дети ушли, но вскоре послышался визг, рёв, тут же вернулись и отдали пакет: «На, ты раздели». Давид Иосифович понял: без суда не обойтись.

Детишки подросли и перестали приходить. Из всех бывших посетителей осталась одна рыже-бело-чёрная кошка. «Мя-я-у», — поднимает она глаза на старика.

«Мя-я-у», — отвечает он ей в той же тональности и кладёт на оконную решётку котлету. Кошка сбивает её лапой и неторопливо ест. Другое дело, если бы перепал кусок сырой рыбы, тут уж она не может сдержать инстинкт хищника — дрожит от нетерпения, рычит, рвёт зубами. Самое большое страдание, когда кусок такой большой, что его невозможно одолеть. Тогда кошка сидит над ним, мается, оглядывается по сторонам — не утащил бы кто. Рабинович, что называется, вырастил её. Год назад неприглядная чёрно-коричневая кошка «Мегера» окотилась недалеко в кустах. Мрачная с пронзительно-утробным криком она всё время требовала еды.

Тогда по соседству, напротив, в той маленькой, неудобной квартире, что служит вновь прибывшим из России перевалочным пунктом, жила экстравагантная дама пенсионного возраста с ужимками барышни гимназистки. «Мадлена» — представилась она и сделала книксен. Мадлена с удовольствием подкармливала Мегеру, что не было в ущерб её любви к собственным котам Петечке и Рыжику, которых она привезла из Ленинграда. Петечка в первые же дни исчез, дама искала его. Показывая на автобусных остановках в округе фотографию своего любимца, спрашивала на французском языке, не видел ли кто такого. Когда, потеряв надежду, она оплакала утрату, Петечка явился в совершенно истерзанном виде: с кровоточащей раной на голове, вырванными клоками шерсти и опущенным хвостом. Должно быть, израильские коты показали ему, кто здесь хозяин. Мадлена прижимала к себе ставшего ко всему безучастным Петечку, купала его, расчёсывала сквозящую белой кожей шерсть и отпаивала тёплым бульоном. При этом приговаривала: «Мамочка моя, матрёшечка».

Из четырёх котят кошки Мегеры только один рыже-бело-чёрный котёнок повадился прыгать через окно в кухню Мадлены, где она оставляла Петечке и Рыжику несколько мисок с разными блюдами. Наевшись от пуза, котёнок тем же манером — через окно — возвращался на улицу, смачно облизываясь. Если хозяйка заставала его на месте преступления, слышались крики: «Дармоед! Иждевенец! На халяву пришёл!»

К Давиду Мадлена относилась с нежной почтительностью, угощала русскими пирогами с капустой и грибами, забытый вкус которых будил ностальгические воспоминания.

Тем более, что соседка говорила при этом о Петропаловской крепости, белых ночах, Невском проспекте. Она по-прежнему жила в Ленинграде, а он уже давно здесь — в Иерусалиме. В первые же дни купила телевизор и смотрела исключительно русские программы. Вырезала из газет заметки о Московских новостях и клала на стол рядом с пирогами, бутылкой вина и двумя красными, стеклянными рюмочками. «У меня только две таких» — смущаясь, говорила Мадлена про рюмочки. Давиду приятна была её застенчивость, готовность угодить, но странной казалась безучастность к Израилю — ни древней, ни современной культурой страны она не интересовалась.

Будучи полукровкой и воспитанная русской бабушкой, на мои страстные призывы увидеть в возвращении евреев на свою землю замысел Бога, говорила, поджав губы:

«Мне не интересно об этом» и спешила включить телевизор. Однажды её осенило:

— Я знаю, почему Барак хотел отдать Восточный Иерусалим.

— Почему?

— Его русские купили. — Видя недоумение соседа, продолжала, — за большие деньги.

Да, да, не смотрите на меня так, я знаю.

Глупость вызывает отчаянье, ты словно зависаешь в пространстве и не знаешь как сориентироваться. Раздражение усугубилось брезгливостью. Для Петечки с Рыжиком не было запретных мест, особенно они почему-то предпочитали спать на столе; и всюду — даже в тарелке с супом, в стакане воды попадалась кошачья шерсть. А когда Давид увидел, как соседка шмякает прямо на пол куски творога, мяса, совсем нехорошо стало:

— А в миску нельзя положить?

— Петечка не любит из миски. Рыжик ест, ему всё равно, а Петечка не любит.