Бабочка на асфальте

К тому времени одна из трёх безумных старух в нашей квартире умерла. Лёня занял её десятиметровую комнату. Стены и потолок обил морёным деревом, поставил стеллажи с томиками известных и не очень известных поэтов, повесил на крюк купленную в антикварном магазине старинную шпагу тонкой чеканки, завёл бар с разными винами и коллекцию пластинок симфонической музыки. Стали приходить девочки. Одна из них запомнилась больше всех. Пришла эдакая кралечка-недотрога, а тут тебе бордовые розы, французский коньяк и тихая музыка. Девочка примостилась на краешек стула, а он, стервец, её в кресло усаживает:

«Расслабьтесь, пожалуйста, не бойтесь, я не кусаюсь». Программа отработана: в первый вечер читает свои лучшие стихи. Во второй гипнотизирует проникновенным, долгим взглядом. В третий, смотря по ответной реакции гостьи, или изображает рыцарскую страсть — срывает со стены шпагу и бросается перед прекрасной дамой на одно колено, или прикидывается одиноким и задумчивым. Может, пожалеет, а может, влюбится, если она тоже одинокая и задумчивая. Её смущение вдохновляет сына; и как из рога изобилия, сыпятся рифмованные шутки, четверостишья.

— Вы такой! Вы такой! — Восторгается девочка.

— Какой?

— Как вы умеете играть словами, знаете, что из чего получается; так смешно, интересно.

Удачная острота, экспромтом выданные афоризмы возбуждали Лёню, давали ему ощущение могущества, он восклицал, радуясь как ребёнок: «Гениально! Записывай за мной! Будешь потом писать мою биографию».

— Или роман, где Вы — главный персонаж, — с обожанием говорила гостья.

— В персонажи я не гожусь, только в герои, — серьёзно возражал сын.

Через месяц — другой стихи были прочитаны, каламбуры сказаны. Ощущение праздничной новизны проходило, а на будни Лёня не тянул. Мрачный он лежал на диване, пил водку и молчал.

— Я мешаю? — Скорбно спрашивала девочка.

— Всё в порядке, сиди.

Сидит и чего-то ждёт. Наверное, вспоминает недавние разговоры, любовь; старается найти хоть какой-нибудь героический факт в биографии своего поблекшего кумира. Ничего не выпало в твёрдый осадок, если что и было — так это несколько хороших стихов в первый вечер. Этим и нужно было ограничиться. Но ведь она тоже обманула его ожидания; не записывала за ним рифмованные строчки, остроты. Так ведь записывать было нечего — одна шелуха. За шутками, прибаутками, всплескиванием руками — ничего не осталось.

— В магазин за кефиром сходи, оттягивает, — приоткрыв один глаз, говорит Лёня.

Идёт.

Спустя несколько месяцев в комнате у сына снова музыка и красные розы — новый роман.

— До каких же пор!? — Взывал я к его совести.

— До тех пор, пока не встречу жар-птицу.

И ведь встретил. Высокая, породистая с ярко синими большими глазами и удивительной статью. Не ходит — ступает. Лёня сразу проглотил крючок.

— Подожди! Кто же это женится с первого взгляда!? — Взывал я к его благоразумию.

— Мы же её совсем не знаем, с кем живёт, из какой семьи.

Живёт с бабушкой, еврейкой, кстати. Бабушка — из бывших, отец её был купцом первой гильдии, таких пускали за черту оседлости — и в Москву, и в Петербург. У них старинная бронзовая люстра и зеркало в роскошной антикварной раме — Людовик четырнадцатый.

— Чем хоть она занимается?

— Кто, бабушка?

— Дедушка, — передразнил я. — Жар-птица твоя.

— Роза чем занимается? Не знаю. Ей ещё только девятнадцать лет.

— Хоть аттестат зрелости у неё есть?

— Она в вечерней школе учится, в девятом классе.

— А где работает?

— Ну ты даёшь! — Захохотал Лёня. — Разве такие красивые женщины работают!

За несколько дней до свадьбы сын повёл меня знакомиться с будущей роднёй.

Увидев Розу, я забыл обо всём на свете. Я смотрел на неё, не в силах отвести глаз, при этом понимал: моё внимание становится неприличным. О чем-то спрашивала рядом стоящая бабушка. На улице я к такой жар-птице не решился бы подойти, но прояви она интерес, клюнул бы на голый крючок. Хуже безмозглой рыбы, та хоть на наживку идёт. Роза знала реакцию на неё мужчин, и молодых, и старых.

— Дед, — вернул меня на землю сын, он меня так никогда не называл, — распаковывай свой сундук.

Я стал доставать из портфеля бутылки, промасленные свёртки с сёмгой, бужениной.

— Коньячок! — Обрадовалась усатая бабушка и чуть ли не запрыгала на месте. — У вас хороший вкус. Армянский коньяк лучше французского. Невежи этого не понимают.

Один аромат чего стоит. Какой букет! — Маленькие чёрные глазки заискрились, и бабушка кокетливо представилась: — Слушательница высших женских курсов, дочь известного купца — Берта Моисеевна Дейтш.

— Необычная фамилия, — проговорил я.