Бабочки и стрекозы (СИ)

Имя я не мог узнать долго. Я надеялся увидеть ее с какими-то друзьями или знакомыми, которые окликнут ее по имени, но у нее не было друзей. Ни разу я не видел, чтобы она с кем-то шла. Она всегда была одна. Тогда я не подумал, что это пугающе странно. Тогда я решил — вообще-то многие избегают людей. Тогда я подумал — у меня тоже нет друзей. Но она даже ни с кем не разговаривала по телефону, даже не переписывалась. У нее даже не было родителей. Не знаю, где они были, но вот, насколько она была одинока. Если с ней что-то случится, ни один человек не станет ее искать. Ни одна живая душа не заплачет. Она никому не нужна. Она была нужна только мне.

Она ненавидела себя. Она ненавидела себя настолько, что в кафе даже не ела. Я ни разу не видел, как она ела. Она только пила кофе. Она ела только дома, но потом ее тошнило. Она хотела умереть, пока не встретила меня.

Она работала официанткой в ночном клубе, где нужно разносить подносы в топе и трусах, и она была такой вежливой, что даже противно. Она была вежливой, даже когда ее хватали за все, что попадется под руку, и кричали матом. Я видел ее там только один раз, потому что меня не пускали. Но она выходила оттуда в пять утра в мешковатом спортивном костюме, натянув капюшон на глаза и шапку, и шла на первый автобус. С потекшими черными тенями она ждала первый автобус и делала вид, что не вышла из такого паскудного места.

Мне было жаль ее. Мне хотелось спасти ее. От самой себя. Она рушила свою жизнь и тонула в грехах. Она была хрупкой, как любая бабочка из ее альбома, и она барахталась в своей банке. И я хотел вытащить ее оттуда.

Я не думал, что она полюбит меня. Что она сможет. Я не думал, что она вообще может что-то чувствовать. Я не думал, что она ответит мне взаимностью, потому что я — это я, а она — это она. Как в старшей школе — самая красивая девочка даже не взглянет на тебя, если ты никто. Не ее уровня.

В обычной жизни она действительно была птицей не моего полета. Она смотрела на меня свысока и считала себя лучше всех. Лучше меня. Иногда она рассказывала о себе такие развратные, низкие вещи, будто специально, чтобы поиздеваться, что мне хотелось заткнуть уши руками и закричать. И схватить ее за шею и начать душить, чтобы вытрясти из нее все эти зловонные нечистоты. А она смеялась надо мной, вульгарно открыв рот.

Под ее извращенным углом мир приобретал грязные краски, потому что у нее была своя ночная жизнь, о которой она забывала. У нее была другая жизнь, и она притворялась, что ее не существует. Я кричал ей, что она шлюха, когда она уходила на свою гадкую работенку. Я не знал, что она там делала. Она не говорила. Она только говорила, что она просто официантка. Можно было даже не надевать каблуки — она ходила там в кроссовках. И с голым задом. В такие моменты мне казалось, что это она никто. Она изображала элитную проститутку, но на самом деле она была бесстыдной уличной девкой.

Я не хотел ее убивать, но иногда мне хотелось увидеть, как она будет выглядеть мертвой. Как она будет остывать и бледнеть. В ее остекленевших глазах навсегда отразился бы я. Последнее, что она увидела бы, — это я. Я не желал ей смерти, но я хотел забрать ее душу себе. Забальзамировать в своей памяти, сохранить в альбом.

Иногда, когда я готовил, когда у меня в руке был нож, я представлял, как могу наброситься на нее. Она даже подумать не могла, что постоянно была на волоске от смерти. Она не знала, что ходила по тонкому льду.

Я просто хотел спасти ее, избавить от боли. Это было так просто. Иногда я наблюдал, как она спит — она вырубалась, наглотавшись всего, что у нее было. Я целовал ее губы в кодеине, пока она спала. Я смотрел на нее и представлял, как холодное лезвие коснется ее горячей кожи. Кровь останется на волосах. Она тоже этого хотела — умереть. Она просила — взять у нее жизнь. Она невольно делала это каждый день.

Из-за нее я думал о том, о чем никогда не думал. Она превращала меня в того, кем я не являюсь. Она делала из меня монстра. Она проникла в мои вены и отравила меня, как ядовитая бабочка.

Однажды я так сильно ударил ее, оставил такую большую ссадину на лице, что она не смогла пойти на работу. На свою мерзкую работу. Я не хотел этого, но она просто никак не могла успокоиться. Она впала в истерику, в настоящее буйство, бросала посуду и, крича оскорбительные слова, размахивала ножом. Это было только однажды.

Я представлял, что буду делать, если ее не станет. Я представлял, как буду рыдать над ее бездыханным телом на ее похоронах. Все будут сочувствовать мне, но это я сделал ее мертвой при жизни. Я надеялся, что мы встретимся с ней в аду. И проведем вместе вечность.