Бабушкино море

— А об моей заботе ты не тужись, невестушка, — успокаивает маму бабушка. — Своя ноша не тянет. Коль решила дитё пускать, так пускай. Отец её тоже со мной в рыбалку ходил, а до свадьбы дожил и свадьбу справил, даже у матери не спросившись… Раз решила пускать — пускай и спи, не тужись.

— Мамочка, так ты себе спи, не тужись, — говорит Ляля.

Мама смеётся.

— Ну чем вы её так быстро околдовали, Варвара Степановна? — спрашивает она.

— Ещё бы, я ль не колдовка! — усмехнувшись, говорит бабушка и, вздохнув, уходит с тётей Сватьей в соседнюю комнату.

Мама берёт зубной порошок, щёточку и свою красивую розовую мыльницу, идёт в сени и долго моется под рукомойником. А в соседней комнате бабушка о чём-то тихо шепчется со Сватьей. В той комнате горит свет.

Ляля осторожно, приподнявшись на цыпочки, смотрит в дверную скважину.

Над большим сундуком с откинутой крышкой стоят бабушка и тётя Сватья.

В скважину невозможно разглядеть, что лежит в сундуке, и Ляля медленно открывает дверь.

— Заходи, заходи, внученька, — говорит бабушка и придерживает рукой тяжёлую крышку.

Ляля нерешительно входит в комнату, становится рядом с бабушкой и заглядывает в сундук.

В сундуке лежат малиновое атласное одеяло, стопка новых простынь, перевязанных шпагатом, кусок сукна, блестящие калоши и много-много мотков цветной шерсти.

Ах, Ляля никогда и не думала, что у неё такая богатая бабушка!

— Тебе, тебе, всё тебе, — говорит бабушка, наклонившись над сундуком. — Всё тебе отпишу, внученька, твоё будет.

— Как? И мотки? — спрашивает Ляля, покраснев от радости.

Бабушка взглядывает на неё искоса, и что-то дрожит у неё в уголках губ.

— И мотки, — говорит она. — Всё тебе. Только вот это, белое, — гляди, внука! — это моё, на смерть припасено.

Ляля с удивлением смотрит на бабушку. Та стоит против света. По худым и впалым её щекам ползут глубокие тени.

— Бабушка, на какую такую смерть?

— На такую, единственную, — усмехается бабушка. — Коль своей смертью на суше помру… Не забудь, схорони меня, внученька, на Есенской косе, — напевно и странно красиво говорит бабушка. — Схорони под бурьяном, на бережку, где рыбачий завод. Там спят мои деды, там и мне, рыбачке, лежать пристало.

«А красивые сказки умеет рассказывать бабушка», — думает Ляля.

Бабушка низко-низко наклоняется над сундуком, и лицо её пропадает в тени. От сундука пахнет старым, сладким и почему-то измятой травой и высушенными цветами.

— Бабушка, а зачем тебе умирать? — говорит, задумавшись, Ляля.

— Как это так «зачем»? — отвечает бабушка и мелко-мелко хохочет. — Каждому человеку когда-нибудь помирать придётся.

— А я не буду, — говорит Ляля. — И ты не помирай. Хорошо?

— Уж чего лучше! — отвечает бабушка. — Коли внука просит, как не уважить! — Она опять наклоняется над сундуком и достаёт откуда-то снизу большой свёрток. — Здесь, кажись… Ну, да так и есть… Вот здесь.

Ляля с любопытством заглядывает через бабушкин локоть. В свёртке серенькие брючки, мохнатая курточка с железными пуговицами и картуз с лакированным козырьком.

— Это чьё же? — спрашивает Ляля.

— Папино, — объясняет бабушка. — Не сносил, подрос, а я и припрятала. Не кидать же зря. Твой сынок доносит. Да и тебе при случа́е сгодится.

Бабушка прячет в сундук штаны и картуз, а курточку оставляет.

— Завтра наденешь, — говорит она, — тепло будет. Вот и пришёл случай.

Куртку кладут на табуретку рядом с Лялиной кроватью, и утром тётя Сватья кое-как натягивает на сонную Лялю мохнатую папину курточку с простёганным воротником и железными пуговицами.

…Пятый час. Глаза у Ляли слипаются. Она бежит рядом с бабушкой по пустынной дороге, семеня в пыли заплетающимися ногами. Над ними бесцветное, сероватое небо, без звёзд и без солнышка. Солнышко ещё не успело взойти, но за морем уже начинает светиться красною краской несколько узких облачков.

Тихо.

Но вот за соседским плетнём начинает орать петух. Он орёт что есть мочи. По всей станице разносится его одинокий голос. Потом опять тишина. И вдруг из-за всех заборов, перекрикивая друг дружку, принимаются кричать петухи. Когда умолкает один, начинает орать другой.

— Проснулись, — говорит Ляля и громко зевает. Сама она никак не может проснуться. Глаза её наполовину спят, руки спят, ноги спят. Она поминутно спотыкается и наталкивается на бабушку.

— Ну что ты, что ты, как неживая? — говорит бабушка и берёт её на руки.

На руках у бабушки очень удобно. Только у папы бывает ещё удобнее, а больше — ни у кого. Ляля прижимается покрепче к тёплому бабушкиному плечу и сразу засыпает. На минуту она просыпается, когда бабушка укладывает её на что-то мягкое.

— Мы уже вернулись? — спрашивает Ляля. Ей кажется, что она опять в своей кроватке.

— Спи, спи! — отвечает бабушка и укрывает её потеплее. Ляля спит и не спит. Сквозь дрёму она слышит, как вокруг неё мерно плещет вода: плюх-плюх, плюх-плюх… С трудом разлепив веки, она видит чьи-то большие босые ноги, шаркающие по дну плоскодонной лодки.

— Натягай! — кричат протяжно и глухо над Лялей, и белая простыня паруса взвивается, становится дыбом, закрывает небо.