Бабы, или Ковидная осень

Желанное во сто крат больше, чем не заболеть ковидом, больше, чем поднять с колен Валину банкротившуюся контору, больше, чем выкупить у соседа, спешно продающего дом из-за долгов его редкий канадский клен, на который в поселке зарились многие.

Вопросы вызывало практически все, кроме одного – Валера ее действительно безумно хотел!

Иначе – зачем?!

Ее, как предыдущих, спасать не надо.

И, если уж совсем цинично (время наше такое, что Янин муж, до сих пор свято верящий в то, что женщина работать не должна, кажется просто неандертальцем) – поживиться ей в перспективе нечем…

Валера уже должен был понять, что благополучие семьи значит для нее все.

Или же это ощущение – ежедневное, часто ежеминутное ощущение своей ответственности, заставляющее ее содержать не только предателя-отца, но, через него, еще и чужого человека – единокровную сестру – тоже из чьей-то другой жизни?!

Интересно, что бы ей наплела Янина позавчерашняя цыганка?..

– Ты совершенно не обычная, – выдернул из хаоса перебивавших друг друга мыслей Янин настырный и звонкий голос. – Ты… ты, – мучительно подбирала она нужное слово.

– А Миша? Обычный? – вдруг колко вырвалось у Анны.

– Чей Миша? – Яна схватилась за чашку, плечи ее напряглись.

– Мой Миша, – рубанула Анна. – Обычный?

– Ну почему же… нет… В смысле необычный. Любой человек необычный. – Янин указательный, украшенный красивым кольцом с топазом палец что-то нервно выстукивал на бортике чашки.

– Отъехать мне надо. На пару дней, – наконец сдвинулась с места Анна и машинально подошла к раковине. Схватилась за флисовую тряпку и, только чтобы не глядеть на Яну, начала вытирать невидимые пятна на столешнице.

– Ой! – испуганно обрадовалась ей в спину соседка. – Далеко?

– Не очень. В Ярославль, мать навестить.

– Анастасию Аркадьевну? – Яна выговорила имя-отчество матери столь тщательно и с такой душой, что у постороннего могло сложиться впечатление, будто она давно и хорошо ее знает. На самом деле соседка встречалась с ней лишь пару раз, когда мать в начале лета коротко приезжала на похороны своей подруги и останавливалась у Анны.

– Да, – Анна, обнаружив спасительный непорядок, переставляла в подставке кухонные ножи, запиханные в спешке не по своим ячейками.

Вещи и документы были собраны еще с вечера.

Через час уже нужно было садиться в машину.

– Понятно… Что-то случилось?

– Все хорошо. Просто родителей иногда необходимо навещать, – отрывисто сказала Анна и тотчас об этом пожалела. Она не знала, что именно произошло у Яны, но о своих, живых и вроде даже здоровых родителях охотно болтавшая на любые темы, от погоды до мировой политики, соседка старательно не говорила. Когда во время регулярных прогулок к реке Анна задала ей на эту тему вопрос, та сделала вид, что не расслышала, а потом вдруг, немало удивив, призналась, что уже больше пятнадцати лет поддерживает с родными связь по телефону.

При этом свекровь свою, неприветливую скуластую татарку, постоянно ругавшуюся с управляющей компанией поселка, соседка чтила.

Добрая треть ее болтовни так или иначе касалась интересов этой маленькой и щуплой, закрытой к соседям и открытой, похоже, только к собакам, женщины.

Анне отчего-то вспомнился сухощавый отец – его образ смутным виденьем пронесся в переносном, забытом с утра на столешнице зеркале на ножке, а затем, не исчезнув в сознании, повис перед глазами.

Отца, отношения с которым Анна поддерживала в тайне от матери, она видела еще до карантина.

В последние пару лет он, потрепанный жизнью и страдавший целым букетов заболеваний, работал сторожем на стоянке недалеко от своего очередного пристанища – квартиры немолодой и безликой, как регистраторша в окошке районной поликлиники, сожительницы.

Глядя на него, заметно сгорбленного, часто подкашливавшего и медленно передвигавшего плохо гнувшиеся ноги, даже не верилось, что когда-то этот старик своим размахом ничуть не уступал промотавшемуся богачу Паратову из «Бесприданницы».

В девяностых он ездил на лучших, меняя их как перчатки, машинах – мерсах и бээмвэ, в двухтысячных – все еще цепляясь за быстрые деньги, мог себе позволить снимать приличную квартиру в центре города, закатывать шальные банкеты в дорогих ресторанах и менять молодых, нахальных и блядовитых любовниц.

И вот, лет десять назад, он как-то резко сдулся.

Когда Анна, встретившись с ним в парке Победы и разглядев его потрепанные, с дырочкой на мыске, лакированные ботинки, в первый раз молча протянула ему деньги, он, давя в себе стыд, отвел глаза.

Тогда Анна сунула деньги в карман вытертой кожаной, явно не для зимы, свисавшей с его покатых плеч куртки и, быстро коснувшись губами колючей, разившей сандаловым одеколоном щеки, не оборачиваясь, ушла.

С тех пор встречаться с ним было для нее еще большим мучением, чем прежде. Отец бессовестно врал, рассказывая о несуществующих бизнес-планах, которые якобы вот-вот должны были воплотиться в жизнь.

На здоровье, впрочем, не жаловался, о матери не спрашивал.

Зато с искренней обеспокоенностью говорил о своей второй дочери – талантливой и плохо приспособленной к жизни Ирине.