Бабы, или Ковидная осень

Из радио все это время едва слышно вещавшего новости в небольшой, уютной столовой Раевских, прорывалась знакомая песня.

Анна, так и не севшая за стол и еще не успевшая сделать себе кофе, прибавила звук, затем подошла и ласково приобняла соседку сзади за плечи.

– Помнишь эту песню?

– Конечно помню! – немного оттаявшим, но все еще обиженным голосом ответила Яна.

– Чем старше мы становимся, тем больше говорим пустых слов, – не отпуская соседкиных плеч, заговорила Анна. – Когда тебе семнадцать, двадцать, ну… даже двадцать пять, самые простые слова – «небо», «тучи», «асфальт» – словно имеют запах. Наверное, поэтому у всех нас, даже интеллектуально развитых, начитанных, как ты, – безо всякой иронии подчеркнула она, – были в жизни моменты, когда мы рыдали под то, что сейчас определяем как дешевую попсу.

Яна, сняв с плеча руку соседки, обернулась и удивленно на нее посмотрела.

Знала бы она, какой ураган бушевал у Анны внутри!

«Небо», «промокла», «ждет», «не придет»… но ее-то друг обязательно придет, как же иначе?!

Анна уж думала, что забыла, как пахнут эти простые слова.

Валерка напомнил.

– Так оно и есть, ты права… – Яна явно не ожидала такого услышать, и ее рот расползся в улыбке. – А под какую песню рыдала ты?

Как хорошо, что у Анны хватило ума не делиться своей нежданной, поистине фантастической встречей, с соседкой!

Та бы точно, заваливая ежедневно вопросами, все сглазила…

Не по злобе, но глазом своим беспокойным, голубым, левым, который, в отличие от пытливого правого, всегда был как будто немного печален, с вытатуированной стрелкой на верхнем веке и густыми, аккуратно наращенными ресницами, – из вредности бабьей сглазила бы.

Накаркала бы, трещотка, чтобы Мишка или дочь вдруг заболели ковидом, отняла бы у нее последнюю возможность побыть не функцией, но женщиной!

…Всю свою взрослую жизнь, начавшуюся достаточно рано, Анна несла за кого-то ответственность. Сначала за мать, которую предал отец.

Сдернул ее, восемнадцатилетнюю, с места – из родительского дома, с прекрасным, всегда цветущим в памяти Анны садом, и увез в Москву.

А потом издевался, мечась между новой и прежней семьей, где осталась маленькая, всего на два года старше Ани, девочка.

Когда Ане было тринадцать, отец, колесивший «по бизнесу» по всей стране, стал подолгу отсутствовать.

Вероятно, у него появилась очередная постоянная женщина…

Мать ждала его мужественно, никогда ни на что не жаловалась, и объясняла Ане отсутствие отца его важной работой.

Мать была рассеянной, иногда забывала выключить утюг, неважно и наспех готовила, брала на дом халтуру – перепечатку текстов и, запершись на кухне, много курила в окно.

Еще школьницей Ане пришлось стать старшей сестрой для своей молодой, с потухшим взором и частыми анемичными головокружениями матери.

Появляясь в доме, отец привозил достаточно крупные по тем временам суммы денег. Мать ненадолго расцветала – не из-за денег, из-за повышенного, даже какого-то нездорового, как казалось Ане, внимания.

В тридцать шесть мать вновь забеременела.

Отец вернулся в семью, но ненадолго.

Роды были тяжелыми, сестренка родилась с недостаточным весом, была болезненной.

Девочка не прожила и года.

Вскоре отец собрал вещи и, оставив им квартиру, ушел насовсем.

Иногда, внезапно появившись на пороге, он затаскивал их с матерью в ресторан, где мать, не успев изучить меню, всего какой-то одной фразой – как правило, упоминанием о покойной малышке, превращала совместное времяпровождение в мучение для всех.

Отец все реже перечислял деньги, суммы были все меньше, и мать уже без устали, перепечатывала за копейки чужие тексты.

Возможно, мужчины в ее жизни были, но после растянутого во времени предательства отца у нее ни с кем так и не сложилось.

После девятого класса Анна пошла учиться в торговый техникум и начала подрабатывать, перепродавая одногруппницам приличные китайские, выдававшиеся за «Италию», шмотки.

Устроилась товароведом на ликеро-водочный завод, поступила на вечернее отделение в «Плешку», в двадцать с небольшим уже обеспечивала и себя, и мать.

С Мишей, коренным москвичом, познакомилась благодаря не слишком близкой подруге, которая чуть не силком затащила ее на одну разудалую вечеринку.

Через полгода расписались.

Жили у Анны, с матерью.

Один на всех санузел, вымученные семейные ужины, вечный материн, с затаенной болью, взгляд.

Вскоре у Миши одна за другой умерли бабушки, и в наследство молодой семье достались доли в прекрасных квартирах – двушке на «Динамо» и трешке на Мосфильмовской.

Рачительная Анна убедила мужа разбить «свинью-копилку» и выкупить у младшего брата в обеих квартирах его долю, а квартиры сдавать.

В двухтысячном, в год, когда мать, устав от жизни в городе, вернулась в родительский дом под Ярославль, институтский друг Миши позвал его в бизнес – друг начал поставлять в Россию из Китая «новый год» – уличные гирлянды, игрушки, мишуру и огромных тряпичных Дедов Морозов.

Наблюдая, как плавает муж в поставках и цифрах, Анна поначалу помогала советами, а позже, сдружившись с семьей акционера, стала коммерческим директором стремительно растущей компании.