Бабы, или Ковидная осень

– Утром я дозвонилась в больницу. Его забрали позавчера. Несколько дней была высокая температура, он не хотел вам звонить, не хотел вызывать «скорую», вы же знаете, какой он упрямый… Но я все же вызвала, – оправдывался сдавленный голос. – «Скорая» ехала восемь часов. Его забрали позавчера, а сегодня сказали, что ночью в воскресенье, то есть уже сегодня, он умер…

– Отчего? – чужим, беспристрастным голосом спросила разом обмякшая Анна.

– Последствия ковида. Тромб закупорил сосуд… Простите, я долго не могла найти ваш телефон. Мобильный-то остался у него… Все в доме перерыла и только нашла.

Анна отчетливо вспомнила лицо этой серенькой, лет шестидесяти, женщины, которую видела мельком, в дверях – когда еще до ковида завозила отцу ненужную старую микроволновку. Отец, оставшийся без жилплощади, жил в квартире этой женщины – двухкомнатной трущобе в старом панельном доме. Она даже не помнила ее имени… вроде Наталья.

Расписаны они не были. А это значит, что все документы, связанные с выдачей тела и похоронами, должна будет собрать она, законная дочь. И похороны оплатить. Еще раз отработать, так сказать, квадратные метры, на которых, сломав ненужные стены и утыкав все пятьдесят пять метров всевозможными дизайнерскими безделицами теперь жила ее дочь со своим заумным и перспективным парнем.

На Ирину полагаться нельзя – скорее всего после бурно проведенных выходных она либо снова нетрезва, либо отсыпается с похмелья, и скверная новость лишь спровоцирует в ней острое желание выпить.

До отхода поезда оставалось тринадцать минут.

Валеры по-прежнему не было.

Перепутать и заблудиться было невозможно – «напротив билетных касс» обозначало квадрат десять на десять.

Хорошо, пусть десять на двадцать или даже тридцать. Но его в этом растущем, гудящем голосами и вместившем уже значительную толпу квадрате не было все равно.

Анна, ощущая ноги какими-то обескровленными, лишенными жизни подпорками для тела и громыхая чемоданчиком, нелепо и безнадежно, как ненужная, прилипшая дворняга катящимся позади, вышла из здания вокзала.

Два билета на скоростной до Ярославля так и остались зажатыми в ее свободной руке.

Скомкав, она выбросила их в ближайшую, переполненную коробками из-под еды, пластиковыми и пивными бутылками и смятыми масками урну.

Когда, с болтавшейся на подбородке, врезавшейся в горло колючей маской вернулась в метро, она разом перестала думать про Валеру.

В общем-то разницы уже не было – он не пришел, просто забыв о ней, или с ним что случилось, или, запыхавшийся и счастливый, судорожно тыкая на ходу пальцами в ее номер, он бежал сейчас, обливаясь потом, к месту встречи.

Ступив на эскалатор, она думала о предстоящих ей неприятных хлопотах и еще о том, что волею переменчивой судьбы не совершила подлость по отношению к пусть скучноватому, но хорошему и верному своей любви человеку – соседу Михаилу Панкратову, чей номер мобильного спустя полгода общения она почему-то узнала только сегодня.

Ируська-поэтесса

– И что ж я такой-то, блядь, не стала?! – с клокотавшей, как вода в выкипавшем на столешнице чайнике, ненавистью выкрикнула в тесноту прокуренной кухоньки Ируська.

На экране старенького смартфона наслаждалась своим селфи-луком ухоженная, в небрежно спадающем с худых плеч рысьем полушубке женщина без возраста. Золото тюрбана на маленькой птичьей голове перекликалось с массивным золотом ремешка атласной, игриво болтавшейся на запястье сумочки.

На красотке были стильные, в тонкой оправе очки, массивные, особенно для ее хрупкой ручонки золотые часы и парочка внушительных бриллиантов на пальцах.

– А ведь крутила ими – вам и не снилось! – продолжала выплескивать ярость соседка.

Рука потянулась к рюмке.

– Ты это к чему? – спросила Катя и перевела клавишу на сломанном чайнике в положение «выключить». Затем вернулась к раковине и продолжила мыть посуду. Ей вовсе не хотелось в очередной раз хозяйничать в чужой квартире, но Катя не могла сидеть спокойно, если рядом грязь.

– К тому, что гордая слишком! Эта подстилка Малышкина, наркоманка и двоечница, давно чужими миллионами ворочает, а я вот, как видишь, сижу здесь, сосу.

Катя выключила воду, за неимением кухонного полотенца вытерла руки о старенькие, протертые джинсы и обернулась.

На ее похожих на сморщенные сардельки губах, появилась невеселая усмешка.

– И что он тебе сказал? Я так и не поняла… – тщательно оглядев несвежую, скомканную тряпицу, Катя, прежде чем подойти с ней к столу, потрясла ее над раковиной.

– Кто? – деланно удивилась Ируська, за минуты до того жаловавшаяся Кате на очередного мужика.

– Рябченко твой.

– А что они, суки, говорят? Типа, занят. Типа, на работе говорить не удобно. Шоферюга херов.

– Ты же говорила, он менеджером где-то работает. – Под напряженным соседкиным взглядом Катя осторожно приподняла бутылку, затем рюмки: соседкину – с уже мокрым донышком и свою, еще чистую, – и вытерла стол.

Ируська, поглядев с облегчением на вернувшуюся на место бутылку, тут же перескочила в своей обычной манере на другую тему:

– Что, за бортом ковидных много?

– Ты же не веришь в ковид.