Бабы, или Ковидная осень

– В основе всех проблем лежит гордыня, – продолжила соседка развивать свою мысль о Катиной асоциальности в родном дворе.

…Ируська не была здесь коренной жительницей, она переехала в этот дом восемь лет назад.

В первые два-три года эта залетная, тогда еще достаточно стройная, всегда по моде одетая молодая женщина, почти ни с кем из местных не общалась.

Возвращаясь по утрам с ночной смены, Катя иногда встречала ее у подъезда – Ируська вылезала из такси.

– Утро добро-о-е! – раскатисто перекрикивая птичьи трели, скалилась ей в лицо соседка.

Она всегда была пьяна, но тогда еще как-то по-другому – по-доброму, что ли…

Кате так и хотелось взять ее, пошатывающуюся на высоченных каблуках, дурную, беззащитную перед миром, под руку и проводить до двери квартиры.

По началу жизнь соседки, внезапно вторгнувшейся в их средневековье, представлялась Кате похожей на праздник.

Где-то, в недоступном даже во сне этим убогим хрущевкам измерении, розовели щупальцами разложенные на серебряных подносах омары, сладострастно позвякивал хрусталь с шампанским, матерились на дымных кухнях официанты, уносившие со смены половину Катиного месячного заработка, продавали свои ночи белозубые центровые красавицы, гремели оркестровые басы, шелестели купюрами мужские пальцы с отполированными ногтями и дожидались хозяев ночи, как голодные собаки, усталые таксисты.

Несколько раз соседка подъезжала к подъезду с мужчинами.

Глядя на их широкие, обтянутые помятыми пиджаками спины, на коротко стриженные, с жировыми складками затылки, Катя чувствовала, как невольно сжимались ее кулаки. Ей хотелось навалиться на них сзади, вырвать из сальных лап доверчивую соседку и, смачно плюнув в пьяные, сытые хари, загнать пинками обратно в машину. А затем, избавившись от кредиторов соседкиного праздника, отмыть ее от их зловонного дыхания, поцеловать в лоб и уложить в кровать.

Шло время. Такси и брутальные мужчины куда-то исчезли.

Ируська, сменив каблуки и яркие платья на спортивный костюм, все чаще появлялась в вечернем, хмельном от дешевой водки дворе.

Общительная, легкая на подъем и острая на словцо, она быстро сблизилась с коренным населением средневековья. Парней манила ее нездешняя, «дорогая» красота, старикам импонировала ее вежливость (новоиспеченная соседка сумела быстро выяснить не только прозвища дворовых старожилов, но их профессии и имена-отчества); а местные девки тянулись к ней из-за ее отзывчивости к их трехкопеечным бедам. Проснувшись к полудню, Ируська часто выручала кого-то из молодых мамаш, присматривая за ребенком во дворе, давала в долг и делилась с народом хорошим коньяком, колбаской и сладостями, которые привозили с собой ее уже редкие, оставшиеся в прошлой жизни мужчины.

Постепенно она заняла в дворовой иерархии особое, никому ранее не принадлежавшее место – опустившись до простых работяг, затюканных жизнью мамаш и их предков, она стала бесспорной королевой двора.

К ней ходили за советом и утешением, ей тащили банки с вареньем и маринованными огурцами, ее звали на все местные попойки, ей всегда готовы были прийти на помощь – переставить мебель, починить кран или сбегать за сигаретами.

Все чаще открывая гремевшим бутылками двровым дверь своей квартиры, незаметно и необратимо Ируська превратилась из королевы в хозяйку притона.

На этом этапе (а было это года четыре назад) уже оплывшая, часто небрежно одетая, но все еще яркая, она и сблизилась с Катей.

Встречая соседку на лестничном пролете, Ируська бросалась к ней навстречу и начинала искренне рассыпаться в извинениях за ночной шум.

Не зная, как загладить вину, хватая Катю за руки, она настаивала на том, чтобы та зашла к ней на чай.

Катя послушно плелась за ней, первым делом снимала в маленькой прихожей обувь, и, пройдя на кухню, присаживалась на краешек табуретки.

Несколько долгих, головокружительных минут она наблюдала, как соседка накрывает на стол.

Ируська – так ее уже называл весь двор – соблюдала правила этикета, о которых Катя читала только в книгах.

Она доставала из шкафчика тонкий фарфоровый чайник, чашечки, блюдца, сахарницу и молочник. Все предметы были из одного сервиза.

Прежде чем расставить посуду на столе, она стелила себе и Кате по тканой салфетке, тщательно разглаживала их трясущимися тонкими пальцами и только после этого пристраивала на них блюдца и чашки.

Пока заваривался чай, Ируська беспрестанно щебетала своим удивительно тонким для заядлой курильщицы голоском.

Подхихикивая себе под нос, она пересказывала свежие сплетни двора, задавала вопросы и тут же, почти не слушая Катиных ответов, перескакивала на другую, не имевшую отношения к средневековью, тему. Под действием ее харизмы, Катя, как робот, плелась на ватных ногах к себе и вот уже снова спускалась – тащила из дома «улов» от пациенток, печенье или шоколад.

Глядя, как Ируська, похожая на отбившуюся от своей стаи, поистаскавшуюся на болотах птичку, суетится на крохотной кухоньке между шкафчиками и столом, Катя, ей-богу, не могла взять в толк, зачем та путается с местными.

Дальше становилось все хуже.