Багдад до востребования

Талызин, протерев очи, напротив, о юбилейном дне рождении даже не вспомнил, ибо памятные даты недолюбливал. Больше того, в последние годы воспринимал свое явление на свет обузой, бородавкой на теле рода человеческого. Однако тотчас перенесся в воображаемый стан заговора, где без встречи с послом не обойтись. Само собой выстраивалось: желтая майка гонки – у Посувалюка. Но все по-порядку.

Поначалу Семена Петровича занимало: посвящен ли в суть операции «Коррида» и куда метит ее острие? Над первым Талызин голову ломал недолго, склонившись к выводу, что командир группы в курсе. Чашу весов склонило то обстоятельство, что реакцией посла на «гостинцы» «Коррида» откровенно пренебрег. Скорее всего, послу некуда рыпнуться – обложен со всех сторон, заключил демобилизованный, но плывущий в фарватере интриги нарочный.

Между тем мишень предприятия никак не фокусировалась, и вскоре Семен Петрович сообразил, почему: фигура посла, на первый взгляд, центральная в пасьянсе, нелогична. Конфликт, в силу маниакальной неуступчивости Хусейна, давно не политический, а сугубо военный, ныне время пушек, а не послов. Да, заколка – явно не цацка для забавы. В контексте титанических усилий, затраченных на ее воз, она, весьма похоже, запал заряда, обращенного против оборонительного комплекса Ирака. Но при чем здесь Посувалюк, белый воротничок? Чем без специальных знаний и выучки он военным, распорядителям момента, полезен? Разве что следующий в цепочке экспедитор…

До Семена Петровича донесся шум, своими приметами вмиг настороживший: суетливая возня, сдавленные, много тише обычного, голоса «Корриды» и его команды. Но пугало не это. Виллу незримо наполняли молекулы животного, неконтролируемого страха.

Талызин дернулся, взгромождая корпус на спинку кровати, и застыл – двое рейнджеров заорали, матерясь. Тотчас окрик «Корриды»: «Заткнитесь!»

Тут Семена Петровича пронзило: вилла окружена, и всем им крышка – лишь осознание безысходности могло повергнуть охотников за головами в панику.

Размеренно, будто впереди долгая жизнь, он стал одеваться, по ходу пробавляясь черным юмором: «Можно подумать, что не примут без фрака. Ни тебе Нобелей, ни умных ни глупых, и очереди никакой… »

Облачившись, рассеянно зашарил глазами по комнате. Будто увидев искомое, отправился к столу. Раскрыл кляссер, вытащил из чехла ручку, но после некоторых раздумий вновь ее зачехлил.

«Прок от письма? – запетляла его дум дорожка. – Багдад завтра-послезавтра – гигантское пожарище. Если и нет, то желтеть прощальной весточке, пока не истлеет, в архиве «Мухабарата». Разгонятся иракцы твоих близких искать. Как есть, так есть, алхимик эликсира воскрешения. Им же и захлебнулся!»

Спальня стала уменьшаться в размерах, наваливаясь на Талызина приступом клаустрофобии. На лице заиграли гримасы отчаяния и, казалось, счетов, которые не удалось свести. Он туда-сюда сунулся, но межи той темницы преодолеть не смог. Полусогнутая спина, ватные ноги, неприкаянный и безумно одинокий.

Округа вздрогнула – то ли от громкого кваканья, то ли гавканья. Зазвенели даже окна виллы, замершей в одночасье. Новая порция скребущих по барабанным перепонкам звуков, на сей раз обозначивших источник – громкоговоритель, командующий по-арабски.

Семен Петрович распрямился и, казалось, напряг слух в ожидании очередного послания, но матюгальник молчал, напоминая о себе лишь подвыванием фона. Зато заговорил «Коррида», с горечью, но решительно. Должно быть, та интонация встряхнула Талызина – он двинулся к двери, в душе распаляясь: «Сдаваться? Не дождетесь! Хоть одному, да шею сверну! Помирать – так с музыкой! В отличие от вас, безмозглых прихвостней тирана, знаю, за что! Как бы истина криво не петляла…

Между тем квинтет рейнджеров, собравшийся в лобби виллы, Талызина смутил. У всех АКМы, гранаты откуда-то взявшиеся, но жажды лечь костьми, обуявшей гражданского общника, нет и в помине.

Царит невнятица. Нет, не страх, а некое суетливое приноравливание к событию, огревшему обухом. Но тут Талызин заметил, что безучастно глядя на него, рейнджеры между делом раскрывают украдкой свои ладони. В них будто бы маленькие желтые капсулы. По крайней мере, у двоих он рассмотрел четко. И вскоре постиг: гвоздь происшествия – не бронетранспортеры, просматриваемые из зала, а эти капсулы, на каждого – одна. Именно они – кратчайший мостик между гаммой чувств, сей момент стократно обострившихся, и смертью, постучавшей в их дверь. Так что войны не будет, а будет провизорский, строго по рецепту, перевод в небытие – как из класса в класс, при общей анестезии…

– Мне не давай! – осадил Талызин «Корриду», увидев, что тот отвинчивает крышку пластмассового пузырька. Смягчив тон, продолжил: – АКМ лучше дай …

– АКМ – это что?.. – недоумевал один из рейнджеров.

– «Калашников», – неохотно ответил шеф команды, запрограммированной при сбое на самоликвидацию.

– Куда ему, канцелярской крысе… – фыркнул спросивший и в который раз раскрыл ладонь.

– Сдавайтесь, всем гарантируется жизнь! До штурма – три минуты! – напомнил о капсулах матюгальник.