Багдад до востребования

– У вас есть нечто лучшее предложить? – возразил «Золотой Дорон», рассеянно поглядывая по сторонам, будто в поисках мысли, все ускользающей. Резко остановился, поежился, застегнул молнию куртки. С отрешенным видом продолжил движение, на собеседника даже не взглянув. Пройдя несколько метров, зло бросил: – Неужели не ясно, что иного не дано? Пустились бы вы во все тяжкие, не рассмотрев в этой идее полезное зерно! И хватит нотаций! Можно подумать вы отпрыск матери Терезы, а не энкавэдэшного зверья. Но… одно радует, – Биренбойм смягчился. – эскиз, как вы его нарекли, можно сказать, рассмотрен. К сути предмета, извольте.

Щека Фурсова дернулась, возвещая, казалось, внутренний позыв мобилизоваться. Ведь рваный, полный аллюзий разговор – малопродуктивные, утомительные маневры, вдобавок сдабриваемые едкой риторикой. Между тем отозвался эмиссар ровным, бесстрастным голосом, придавая своим словам вес:

– Собственно, в основе ваш незатейливый план, но с двумя поправками. Первая: координатор форсирует, без оглядки, командировку «почтальона», оставаясь в неведении о сделке, которую мы, надеюсь, заключим. Вторая: прежде чем устройство перекочует к инженеру, обеспечьте к нему доступ на несколько дней. Уточняю: ни координатор, ни, тем более, «почтальон» о новом сопопечителе проекта знать не могут, поскольку малейшая утечка операцию похоронит.

– Простите, мы ни о чем не договаривались, – возразил парламентер «Моссада». – И что значит рассекретить устройство? О какой тогда сделке речь? Вручении акта о капитуляции или по обмену опытом? – Биренбойм мелко тряс головой, передавая оторопь.

– Только не порите горячку! – Фурсов устремил на собеседника указательный палец. – Я сориентирован на прозрачность переговоров, учитывая чрезвычайный характер события…

– Разведка и прозрачность? Не смешите вы меня… – Биренбойм, само лукавство, хихикнул.

– Видите ли… встреча пробудила парадоксальную, но, на мой взгляд, весьма близкую к сути конфликта ассоциацию, – прошагав полсотни метров, сдвинул паузу суетных розмыслов московский эмиссар. – Мы с вами, точно отроки, толкаемся у окошка женской бани, дабы, выхватив как можно смачнее образ, поодиночке за углом разрядиться…

– Ой, в какие штили вас занесло! – взъерепенился «Золотой Дорон». – Не заставляйте усомниться в вашем мандате, столь убедительно обоснованном.

– Так вот, – продолжил, не поведя усом, Фурсов, – раскладываю все по полочкам. Иракская инициатива «Моссада» дезактивирована. В остатке: разлетевшееся на осколки панно, изначально – с низким запасом прочности. Тем временем губитель панно высматривает в стеклянном бое фрагмент, сулящий заглушку для возникшей у него днями прорехи. Разъясняю: скол-заглушка – кредит доверия, как-то связавший координатора и инженера. Подтверждено показаниями двух очевидцев, как и рядом умозаключений. На данный момент это – ваш единственный актив, не считая захватывающей дух, но не поддающейся реализации идеи, при имеющейся расстановке, разумеется.

Теперь, как пасьянс стыкуется с приоритетами Москвы? А очень просто. Лишь действуя через заморского посредника, то бишь под чужим флагом, удастся дискретность нашего интереса соблюсти. Тут, однако, выясняется, что конечные цели в иракской заварушке у наших двух ведомств разные, если не диаметрально противоположные. Казалось бы, время покидать окопчик, куда, волею случая, обе конторы занесло, когда возникает примиряющая стороны идея: схему «Моссада» сохранить, преобразуя при этом параметры техустройства. Спросите: что это дает? Ведь физический результат – иной, Израиль не устраивающий, но лишь на первый взгляд… Наша техновинка выдаст эффект не меньший, чем внедряемая «Моссадом».

– Что-то не складывается, даже у меня, профессионала, – сокрушался автор «дух захватывающей», но, оказалось, сугубо умозрительной, идеи.

Медленно оглядевшись, Биренбойм обнаружил себя стоящим под аркой Бранденбургских ворот. Ему казалось, что плита усталости, обрушившаяся вдруг, вдавливает его в самую нежеланную почву. Отвращает та вовсе не кровавым прошлым, а сирым, не шибко поумневшим с тех пор настоящим. Он в одночасье ощутил, что его детище, хоть и изрядно недоношенное, вопреки всему, вылупилось в проворного, вполне жизнеспособного монстра, но не обособившегося, а капризно требующего родительского молочка. Между тем, не выцеди он из себя оное, чадо банально окочурится. Именно сейчас, в этом символическом месте, на этой вопящей от неизъяснимых страданий земле, решается судьба его народа, отведавшего столько, что водоемы всей планеты малы. Оттого груз ответственности, какой-то несоизмеримый, сковал все члены и помыслы, обезводил, до нитки душу обобрал, и так с юных лет очерствевшую. Стало быть, не повоюешь…

– Я, собственно, с первого захода не рассчитывал… – вплел резонерскую нотку московский эмисар. Пригласив возобновить движение, продолжил: – Но оно и понятно, принцип-то действия техустройства не разъяснил.

– Какой же? – с трудом озвучило чадо конторы, чей отец-основатель «самого бы Берию за пояс заткнул»*